Кастанеда - Книга 8. Сила безмолвия

- Заставь свою точку сборки двигаться, - посоветовал он. - мы уже говорили о безжалостности раньше. Ну вспоминай же!

Он смотрел на меня с искренним ожиданием, хотя и видел, что я ничего не могу вспомнить. Он снова заговорил об образах безжалостности нагвалей. Он сказал, что его собственный метод состоит в том, чтобы подвергать людей порывам принуждения и отрицания, скрываемым за обаянием понимания и рассудительности.

- А что собой представляют все эти объяснения, которые ты даешь мне? - спросил я. - неужели они результат истинной рассудительности и желания помочь мне понять?

- Нет, - ответил он. - они являются результатом моей безжалостности.

Я страстно возразил, что мое собственное желание понять было искренним. Он похлопал меня по плечу и объяснил, что мое желание понять действительно искренне, но вот великодушие и моя щедрость - напускные. Он сказал, что нагвали маскируют свою безжалостность автоматически, даже против своей воли.

Пока я слушал его объяснения, у меня появилось странное ощущение в задней части моего мозга, что когда-то мы уже подробно останавливались на концепции безжалостности.

- Я не рациональный человек, - продолжал он, взглянув мне в глаза. - я только кажусь им, поскольку моя маска очень эффективна. То, что ты принимаешь за рассудительность, является моим отсутствием жалости. Ведь безжалостность

- Это полное отсутствие жалости.

- В твоем случае, поскольку ты маскируешь свое отсутствие жалости великодушием и щедростью, ты кажешься легким и открытым. Хотя на самом деле ты так же щедр, как я рассудителен. Мы оба с тобой мошенники. Мы совершенствуем искусство маскировки того факта, что не чувствуем жалости.

Он сказал, что полное отсутствие жалости его бенефактора было замаскировано за фасадом добродушного, практичного шутника с непреодолимой потребностью подшутить над каждым, с кем он входил в контакт.

- Маской моего бенефактора был счастливый, спокойный человек без мирских забот, продолжал дон Хуан. - но под всем этим, как и все нагвали, он был таким же холодным, как арктический ветер.

- Но ты же не холодный, дон Хуан, - сказал я искренне.

- Нет, я холодный, - настаивал он. - просто эффективность моей маски дает тебе ощущение теплоты.

Он продолжал объяснять, что маска нагваля Элиаса состояла в доводящей до бешенства дотошности относительно деталей и точности, которая создавала ложное впечатление внимательности и основательности.

Он начал описывать поведение нагваля Элиаса. Рассказывая, он по-прежнему смотрел на меня. И может быть из-за того, что он смотрел на меня так внимательно, я никак не мог сконцентрироваться на том, что он мне говорил. Я сделал невероятное усилие, стремясь собрать свои мысли.

Он секунду наблюдал за мной, а потом вернулся к объяснению безжалостности, но я больше не нуждался в его объяснении и сказал ему, что вспомнил все, что он хотел - тот день, когда мои глаза блестели в первый раз. В самом начале моего ученичества мне удалось самостоятельно переменить свой уровень сознания. Моя точка сборки достигла позиции, которую называли местом отсутствия жалости.

МЕСТО ОТСУТСТВИЯ ЖАЛОСТИ

Дон Хуан сказал мне, что особой необходимости говорить подробно о моем воспоминании нет, во всяком случае, не сейчас, поскольку разговор используется только для подведения к воспоминанию. А раз точка сборки передвинулась, полное переживание проживается вновь. Еще он сказал, что для меня лучшим способом подойти к полному воспоминанию была прогулка.

После этого мы встали и пошли очень медленно и молчаливо по тропам этих гор. Мы шли до тех пор, пока я не вспомнил все.

Мы находились на окраине Гуаямоса, в Северной Мексике, по пути из Ногалеса, штат Оризона, когда мне стало ясно, что с дон Хуаном что-то не так. Уже час или больше того он был необычно молчалив и мрачен. Я бы ничего и не подумал об этом, но потом, внезапно, его тело бесконтрольно задрожало. Его подбородок ударился о грудь, как будто мышцы шеи больше не удерживали тяжесть его головы.

- Тебя затошнило от езды, дон Хуан? - спросил я в испуге.

Но он ничего не отвечал и только тяжело дышал через рот.

На первом этапе нашего путешествия, который занял несколько часов, с ним было все в порядке. Мы много говорили обо всем и ни о чем. А когда мы остановились в городе Санта Ана на заправку, он даже немного поотжимался на капоте машины, разминая мышцы плеч.

- Что с тобой, дон Хуан? - спросил я.

Я почувствовал приступ беспокойства в животе. Как только я открыл дверь машины со своей стороны, он вцепился в мою руку железной хваткой. Очень тяжело и с моей помощью дон Хуан выбрался из машины через водительское кресло. Очутившись на тротуаре, он, схватив мои плечи обеими руками, с трудом выпрямил свою спину. В зловещем молчании мы дотащились по улице до ветхого строения, где находился ресторан.

Дон Хуан всей тяжестью повис на моей руке. Его дыхание было таким быстрым, а дрожь тела такой пугающей, что я запаниковал. Я оступился и оперся о стену, удерживая наши тела от падения. Мое беспокойство было таким сильным, что я даже не мог думать. Я взглянул в его глаза. Они были тусклы. В них не было обычного блеска.

Мы неуклюже ввалились в ресторан, и заботливый официант, бросившись нам навстречу, помог дон Хуану.

- Как ты себя чувствуешь сегодня? - крикнул он в ухо дон Хуану.

Он фактически перенес дон Хуана от дверей к столику, усадил его и потом куда-то исчез.

- Ты знаешь его, дон Хуан? - спросил я, когда мы уселись.

Не глядя на меня, он прошептал что-то неразборчивое. Я встал и вышел на кухню, разыскивая непоседливого официанта.

- Ты знаешь старика, который со мной? - спросил я его, когда наконец наткнулся на него.

- Да, конечно, я знаю его, - сказал он, своим видом показывая, что у него есть достаточно терпения, чтобы ответить на один вопрос. - это старик, которого мучают припадки.

Такое заявление расставило все на свои места. Теперь я знал, что, пока мы ехали, у дон Хуана случился легкий припадок. Здесь ничего нельзя было сделать, чтобы избежать его, но я чувствовал себя беспомощным и взволнованным. Чувство, что едва не произошло нечто худшее, вызывало тошноту в моем желудке.

Я вернулся к столику и молчаливо сел. Вдруг все тот же официант возник перед нами с двумя тарелками свежих креветок и двумя большими мисками с черепаховым супом. Мне пришло в голову, что либо в ресторане обслуживают только креветками и черепаховым супом, либо дон Хуан, бывая здесь, заказывал только эти блюда.

Официант закричал дон Хуану так громко, что на миг заглушил гомон посетителей.

- Надеюсь, тебе понравится твоя еда! - кричал он. - если я буду нужен тебе, махни рукой. Я тут же подойду.

Дон Хуан утвердительно кивнул головой, и официант скрылся, ласково похлопав его по спине.

Дон Хуан ел с жадностью, улыбаясь чему-то про себя. Я был так обеспокоен, что мысль о еде вызывала во мне только тошноту. Но когда я достиг знакомого мне порога беспокойства, получилось так, что чем больше я волновался, тем более голодным себя чувствовал. Я попробовал еду и нашел ее невероятно вкусной.

После еды я почувствовал себя немного лучше, но ситуация не изменилась и мое беспокойство не уменьшалось.

Когда дон Хуан поел, он помахал рукой, подняв ее над головой. Тут же подскочил официант и протянул мне счет.

Я заплатил ему, и он помог дон Хуану подняться. Он вывел его под руку из ресторана и даже помог ему перейти через улицу и экспансивно попрощался с ним.

Мы с трудом дотащились до машины, дон Хуан тяжело опирался на мою руку, пыхтя и останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы перевести дыхание. Официант стоял в дверях, словно желая убедиться, что я не дам дон Хуану упасть.

Понадобилось две или три минуты, чтобы усадить дон хуана в машину.

- Скажи, чем я могу помочь тебе, дон Хуан? - умолял я.

- Разверни машину, - велел он запинающимся, едва слышным голосом, - мне надо в другой конец города, в магазин. Там меня знают. Там мои друзья.

Я сказал ему, что не имею понятия, о каком магазине он говорит. Дон Хуан начал что-то шептать бессвязно, у него началась истерика. Он яростно бил ногами о пол машины и, надувая губы, сплевывал прямо себе на рубашку. Потом у него наверняка был момент ясного сознания. Я был ужасно расстроен, наблюдая, с каким усилием он пытается привести в порядок свои мысли. В конце концов ему удалось объяснить мне, где находится нужный магазин.

Мой дискомфорт достиг наивысшего предела. Я боялся, что припадок дон Хуана окажется гораздо серьезнее, чем я думал. Мне захотелось вылечить его, отвезти к родным или к его друзьям, но я не знал их. Я не знал, что мне делать дальше. Я развернулся и поехал к магазину, который, как он сказал, был на другом конце города.

Я подумывал о том, чтобы вернуться в ресторан и спросить у официанта, не знает ли он родных дон Хуана. Я надеялся, что кто-нибудь в магазине узнает его. Чем больше я размышлял о своем неловком положении, тем больше начинал жалеть себя. Дон Хуану приходил конец. У меня появилось ужасное чувство потери, чувство судьбы. Мне будет нехватать его. Но чувство потери сходило на нет от досады, что при худшем исходе все заботы о нем свалятся на мои плечи.

Я колесил почти час, высматривая магазин, и не мог найти его. Дон Хуан признался, что, возможно, он ошибается, и что магазин может быть в другом городе. Вот тогда я полностью выдохся и понятия не имел о том, что делать дальше.

В моем нормальном состоянии сознания у меня всегда было странное чувство, что я знаю гораздо больше, чем говорит мне мой рассудок. Теперь же под влиянием его умственного кризиса я был уверен, не зная почему, что его друзья ждут дон Хуана где-то в мексике, хотя не знал, где именно.

Мое изнеможение было более чем физическим. Это была смесь заботы и вины. Меня тревожило, что я связался с хилым стариком, который, как я теперь знал, по-видимому, был смертельно болен. И я чувствовал вину от того, что оказался неверным ему.

Я остановил машину около береговой черты. Потребовалось около десяти минут, чтобы вытащить дон Хуана из машины, мы пошли к океану, но стоило нам приблизиться к нему, как дон Хуан шарахнулся в сторону и отказался идти дальше. Он шептал, что воды залива Гуаямос пугают его.

Он повернулся и повел меня к большому квадрату - пыльной площади, на которой не было даже скамеек. Дон Хуан опустился на бордюру. Пылеуборочная машина прошла мимо нас, вращая стальными щетками, а так как вода не увлажняла их, я задохнулся, кашляя, в облаке пыли.

Ситуация настолько беспокоила меня, что в моем уме мелькнула мысль, а не бросить ли мне его прямо здесь. Я даже смутился, осознав такую мысль, и похлопал дон Хуана по спине.

- Ты должен сделать усилие и сказать, куда мне везти тебя, - сказал я мягко. - куда ты хочешь пойти со мной.