Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

Поднялись за лучом много выше, чем самолёты летают. Привёл он нас к побнебесной арке. Вход куда-то, где мы раньше никогда не были. Чувствуем, что должны войти.

Странно, конечно, — пространство, а в нём арка едва видимая. Вошли, однако.

Место, где мы оказались, похоже на вертикальный туннель или шахту. Изнутри он серебристого цвета. В центре

— луч, который ведёт нас, как нить Ариадны. Скачу за ним вверх. По сторонам, словно этажи, уровни какие-то. Вход в них закрывают ворота. Справа ворота и слева ворота. Считаю уровни — один, два, пять, девять. Вот оно — тридевятое царство. Значит, не врут сказки. Справа, слева, посередине

— три пространства. Умножаем на девять уровней, что получается? Справа сидит юноша в белой полотняной рубашке, смотрит на нас приветливо и пускает белых, голубей. Летят голуби вверх, по лучу. А под ними вдруг неизвестно откуда войско появилось. Стройными рядами идут конные и пешие. А ведёт войско всадник на коне с крыльями. Вгляделись — так это ж мы с Игорем впереди небесного воинства. Почему, за что честь такая?.. У меня сразу из головы все вопросы по поводу моего четвероногого положения исчезли. Стал наполняться чувством гордости, избранности.

В голове, как анестезирующая реакция на новые душевные волнения, чей-то голос звучит: "Гордиться можно, гордыниться — нельзя".

Прошло мимо нас войско и исчезло. И юноша с голубями тоже исчез. Куда дальше идти? А Игорь сверху стонет:

— Тяжело мне от этих энергий, давай назад возвращаться.

Странно, я себя на этих уровнях хорошо чувствую, словно и раньше здесь бывал. Такое ощущение, что всё здесь мне знакомо и ведомо. Но раз Игорю плохо, надо возвращаться. Опускаемся. Вышли из арки. Оглядываюсь. Рядом с входом красным неоновым светом горят фамилии каких-то людей. Наверное, тех, кто раньше нас здесь побывал. Не удержался от соблазна. Выпустил из своего рубина на лбу красный луч и буквами чуть ли не километровой высоты вывел своё имя и фамилию. Надпись недвижно застыла в небесах.

— Как думаешь, на Тибете видно будет? — спрашиваю Игоря.

Он отзывается едва слышным голосом:

— Увидят. Домой скорее вези. Мне плохо.

Неожиданно пришло приглашение от Лапшина: встретиться и помириться. Повод для встречи имелся — в Москве, недалеко от станции Маленковская, открывался Всемирный клуб Лапшина. Приглашение, как обычно в таких случаях, доставил профессор Бережной. Он почему-то очень мучился неотрегулированностью отношений двух основных учредителей Академии и с энтузиазмом взялся за роль миротворца. Долго, методично и весьма обоснованно доказывал мне, что, если я с чем-то не согласен, это надо решать внутри Академии, а не демонстрировать всей Москве нашу взаимную неприязнь.

— В конце концов, в вашем противостоянии весь президиум Академии на твоей стороне, — убеждал он. — Давай соберёмся, заслушаем его отчет, выскажем ему свои претензии, ограничим его в решениях. Он будет обязан подчиниться.

— Но ты же знаешь, какой бред он несёт насчёт своей миссии поруководить земным шаром, — не соглашался я. — Это настоящая бесовщина.

— Ну, опять ты о добре и зле, о тьме и свете, — сердился Анатолий Иванович. — Пойми, если Создатель произвёл то и другое, значит, это зачем-то нужно. Нельзя к этому относиться так эмоционально. Это же конструкция вселенского механизма. Один плюс, без минуса, не может инициировать силу электрического тока. Ведь огонь рождает столкновение противоположностей.

— Понимаю, — обречённо согласился я, преодолевая в себе глубинное чувство неприязни к Вячеславу. Но мгновение спустя возобновляю возражения: — Именно потому, что зло не возобладало абсолютно, оно, можно сказать, ведёт себя адекватно, соразмеряя свои намерения со степенью сопротивления себе. А если сопротивления не предвидится, зло быстро забудет об адекватности своего проявления.

— Так сопротивляйся, кто не даёт? — как старый мудрый змий, улыбался Бережной.

— Я сопротивляюсь. Создал свой Центр. Открываем внутреннее видение и через это делаем людей достаточно могущественными, чтобы противостоять зомбированию зла. Если они будут объединены в систему, то никто с ними ничего плохого сделать не сможет. Более того, они сами будут вполне реальной силой, чтобы противостоять, причём активно, любому злу.

— Так, может, это внутри самой Академии попытаемся сделать? — предлагает Бережной. — Так сказать, на первой линии обороны. Может, сам Лапшин тоже не такой отморозок,

как тебе кажется. Ведь зовёт же на встречу. Значит, ссора его тяготит. Может, у него внутри тоже своя маленькая война идет, и добро в ней побеждает? Ты об этом-то подумал?

Ну, что тут возразишь? Теоретически такое действительно возможно. Получится ли так в жизни — Бог весть.

Всемирный клуб Лапшина расположился в двух небольших комнатах какого-то заводского Дома культуры. Под торжественное мероприятие открытия клуба были выделены зал и фойе.

Факсы, разосланные в сотни организаций, сулили демонстрацию феноменов, концерт виртуального цирка, обещали также комментирование тайны видения через биокомпьютер (так они по настоянию Лапшина упорно продолжали именовать ясновидение) группой серьёзных учёных. В итоге большая аудитория. Пресса, телевидение придали событию лоск надлежащей, планетарной солидности.

В зале нас встретил один из ближайших соратников Лапшина, шестнадцатилетний мальчик Кирилл. Странный мальчик. Мы с ним встречались раньше, и если он начинал говорить, оставалось только слушать. Не потому, что его нельзя было перебить. Просто он говорил такое, чего я никогда раньше не мог прочитать ни в одной книге. Его знания и ораторское искусство явно превосходили возможности самого президента Академии, но он предпочитал держаться в тени и не лез ни на какие административные должности. И вовсе не из-за возраста. В конце концов, он действительно знал и умел больше любого другого сотрудника Академии. Просто он так хотел. А как он хотел — так всегда и получалось.

Увидев нас, он расплылся в улыбке. — Для вас Вячеслав Михайлович приказал оставить места в середине первого ряда. Самые почётные места, — многозначительно подчеркнул он. — Идёмте, я вас провожу.

Сцену украшал огромный транспарант "Всемирный клуб Лапшина". Всемирный Лапшин сидел под ним в окружении новых активистов и почитателей. Лицо у него было очень строгое и значительное. Он пристально оглядел ряды зала, увидел нас с Анатолием Ивановичем, кивнул едва заметно головой. Одобрил, значит, присутствие. И снова цепким взглядом окинул лица заполнивших зал людей.

Выступали представители разных академических филиалов, учёные, педагоги. Все говорили о гениальности Лапшина, о том, какой большой вклад в развитие человека нового тысячелетия вносит его методика.

А потом, после всяких речей о мировом событии, которое вскоре, безусловно, окажет влияние на ход мировой истории, нас с Анатолием Ивановичем пригласили в комнату за сценой, куда вскоре вошёл сам президент Академии в окружении соратников.

Он был в благодушном настроении, кажется, настроен на то, чтобы публично принять блудного сына, то есть меня, в объятия нового счастливого порядка вещей, который он олицетворял на этой планете.

— Ну, что, пожмем, друг другу руки, — предложил Лапшин. И отказать ему в этот момент было как-то неудобно. Программа для детей от шести до шестидесяти подействовала даже на меня. А вдруг и вправду наполеоновские амбиции Лапшина — не слишком высокая плата за то, чтобы дети могли быть такими талантливыми и такими счастливыми?

Накануне 2000 года приехал ко мне домой Борис Орлов. Как всегда, поздно. Лицо тёмное, измождённое. Видно, что не спал нормально два или три дня подряд. Глаза глубоко запали, тоска в них и безнадёжность. Я сразу понял: случилось что-то серьёзное.

Прошли в дом. Борис не один, с ним его друг Эдик Грищенко. Последнее время они работают вместе и часто вдвоём заезжают ко мне поговорить о новых для них эзотерических материях. Особенно эта тема волновала Эдика. Он спортсмен, каратист, и тайные знания — объект его внимания по определению. Особенно астральное карате. Он готов был часами беседовать на эту тему, даже не замечая, что стрелки на часах зашкалили далеко за полночь. Впрочем, я тоже не всегда замечал время: оба они очень интересные собеседники. Много знают, умеют, постоянно в курсе всех новостей. В общем, разговор — одно удовольствие.

Но в этот раз их привело ко мне не дружеское желание пообщаться, а серьёзная проблема. И, похоже, они уже знали, как изложить её поаккуратнее.

Мы сели на кухне. Обычный антураж: чай, вазочка с печеньем. Этим работягам джип со всеми удобствами заменяет дом, и вряд ли где-нибудь они остановились, чтобы перехватить дежурную булочку.

- Аркадий, — странным, строгим, почти официальным тоном начал Борис. — Наш с Эдиком друг, которого мы ещё по Ташкенту очень близко знаем, член нашей команды, почти наш брат, попал в автомобильную аварию. Его буквально раздавило во время столкновения машин. Надежды на то, что он выживет, у врачей нет.

Сейчас он в реанимации Боткинской больницы. И мы запретили отключать его от приборов жизнеобеспечения. В общем, так: если то, что нам известно о твоих возможностях, сработает и в этом случае, — мы твои должники на всю жизнь. Спаси Дениса. Всё, что тебе нужно для этого, — мы обеспечим. Если что-то не получится — никакой ответственности на тебя мы возлагать не собираемся. Мы понимаем, что после заключения врачей надеяться можно только на чудо.

— Что с ним? И, если можно, поподробнее.

— Легче перечислить, что не повреждено, — вздыхает Борис и начинает перечислять: — Печень в очень плохом состоянии, почки практически не работают, рёбра сломаны, кишки тоже разорваны. Их подлатали, но очень много гематом. Врачи говорят, что они не могут делать каждый день по десять операций на одном человеке, чтобы справиться с последствиями этих внутренних кровоизлияний. В условиях, когда, по сути, меняется химия крови, кишки будут просто гнить внутри и отравят весь организм. Ещё одна очень серьёзная гематома за счёт черепно-мозговой травмы. И горло перерезано стеклом.

В общем, они перечислили семь причин, по которым Денису надо быть на кладбище, и ни одной, по которой он может жить.

— Завтра с утра давай машину, — соглашаюсь я. У меня в голове даже нет никаких сомнений, нужно ли за это браться. Меня просит друг, и надо сделать всё, что могу. Не потому, что хочу испытать в этой экстремальной ситуации новую технологию. Нет. Просто вся моя жизнь, всё, что я в ней испытал, что выстрадал, привело к ряду убеждений. И среди них важнейшее: не отказывать другу, особенно если он в беде. Мой долг — помочь. Даже если, кажется, что помощь будет бесполезной, надо всё равно пытаться сделать возможное, разделить с близким человеком ту тяжесть ответственности, которую он не снял со своей души, в которой он понадеялся и на твою помощь.