Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

Глава 6

Мне сообщили о нескольких случаях, когда у детей, которые занимались в Академии и открыли себе биокомпьютеры, начались тревожные психические отклонения от нормы в поведении. Это не были психические заболевания — до клиники, к счастью, дело не дошло. Но снились по ночам кошмары — мертвецы и прочая нечисть. На фоне постоянных разговоров Лапшина о личной дружбе с сатаной и работе по технологиям Царства мёртвых подобная информация не могла оставаться без внимания.

При каждой встрече с Вячеславом я пытался получить ответ по нарастающей статистике негативных сообщений о здоровье детей, обученных по его методике. Моя настойчивость в этом вопросе его явно раздражала.

— Они сами виноваты. Повключали себе биокомпьютеры и лазают с их помощью по всему тонкоматериальному миру. Вот у них и начинается патология сознания. Я всех предупреждаю о технике безопасности, говорю им: никуда не надо лезть. А они не слушаются. Так какие проблемы? Я виноват или их чрезмерное любопытство?

- Но ведь они — дети, и любопытство надо было предвидеть, — возражаю я. — Если им дали в руки такую необычную игрушку, они будут возиться с ней, пока не сломают.

— Кого — игрушку или себя? — агрессивно уточняет Лапшин.

— Но ведь игрушка и есть часть их самих. Ты должен был это учитывать. Почему раньше биокомпьютеры открывали лишь у тех, кто прошёл определённый путь духовного развития?

— Раньше — это не сегодня. Сейчас биокомпьютеры сами открываются. Из трёх детей, которые к нам приходят, двое

уже с работающими биокомпьютерами. Я что, тоже за них отвечаю? или Останкинская телебашня?

— Ну, башня при чём?

— При том, что своим излучением она провоцирует открытие биокомпьютера. И ещё много чего. Почему с Академии наук за это никто не спрашивает? Ваши академики сферу обитания человека так изменили, что спровоцировали всю эту вакханалию магов, колдунов, телепатов, экстрасенсов. Они создают людей с аномальными способностями через весь свой поганый научно-технический прогресс и в НИИ отсиживаются. Они, видишь ли, здесь ни при чём! Они только компьютеры создали! А что с людьми завтра все эти обычные компьютеры сделают, они подумали? Они же совсем ничего не понимают в том, что навязывают человечеству как благо. А завтра все эти компьютеры создадут глобальную, направленную против человека тонкоматериальную цивилизацию и начнут жать из ваших мозгов недостающую им компоненту сознания. Вы даже не заметите, как сами станете роботами в услужении у этих железяк.

Когда Вячеслав так кипятился, он нередко проговаривался. В обычном состоянии он всё-таки контролировал свои монологи. На лекциях, например, он мог часами говорить на заданную тему и при этом умудрялся ничего существенного не сказать. Вообще — ничего. Я не раз пытался анализировать записи его лекций на кассетах — иначе, чем лапшой на уши, назвать эти откровения было нельзя. Там всё было перевёрнуто с ног на голову — терминология, понятия, описание тонкоматериальных конструкций.

Но при этом всё-таки оставалось подозрение, что он действительно знает что-то важное, о чём постоянно боится проговориться.

И вот в такие минуты открытой конфронтации он вдруг иногда изрекал нечто такое, от чего у меня кровь стыла в жилах. Он высказывал вроде близкие мне мысли, но мою тревогу превращал в пародию, в издёвку над человеком.

— Вы всё ещё никак не поймёте, что всего лишь марионетки. Вами манипулируют из мира, который остаётся для вас невидимым, — скороговоркой, буквально пронизывая меня колючими карими глазами, вещал он. Вячеслав явно входил в лекционный экстаз, и я на этот раз не пожелал спорить с ним и сбивать его несогласием. — Вы видите мир вокруг себя и не догадываетесь, что это пародия (ну просто читает мои мысли!) на мир, которую вы создали в виде наук, образования, культуры. Они совершенно не соответствуют той первооснове, которая у человека существует изначально. На человека влияет всё — дракон земной, дракон небесный, сущности сопровождения, сущности рода, сущности протокультуры подземной цивилизации, сущности первооснов "тени", сущности перехода. Есть ещё сущности проклятья. Всё это давит человека, манипулирует им, ведёт от одной проблемы к другой, от незначительного заболевания к серьёзному. Мы все этим окружены, мы во всём этом барахтаемся. Если хочешь знать, любой прыщ на лице — привязка энергетического паразита. А ты говоришь мне о нескольких мальчишках и девчонках, которым стало плохо от моей методики.

— Но это факт, — решаюсь возразить я.

— Факт, — неожиданно соглашается Вячеслав. — А сколько людей губят в больницах! Ты послушай, что рассказывают люди. Нам до них далеко. Ни один злодей столько бед не натворит, сколько добрые люди в белых халатах. И ни за что отвечать не будут. Там такое паскудство, такая круговая порука и безответственность, что я у них ангелом с крылышками могу представиться.

— А ты всё-таки кто — ангел или наоборот? — вдруг, подчиняясь какому-то глубинному наитию, спрашиваю я. Видимо, шабаш в Феодосии не прошёл для меня бесследно.

Вячеслав опять пронзает меня своими карими недобрыми глазами. Колеблется и уклоняется от ответа.

— Злой-добрый, ангел-чёрт — это всё относительно. Мы же не сами по себе. Нас уже сейчас формируют, лепят из будущего.

- Кто?

— Будущие неокультуры. Но только для нас будущие, а для кого-то уже прошлые. Происходит взаимодействие систем, структур. Если человек осознанно овладевает этими процессами, он становится драконом.

— О, знаменитый персонаж, — не удержался я от восклицания. — На этом месте, пожалуйста, подробнее.

Лапшин вдруг спохватывается, что и так много наговорил лишнего.

— Можно, конечно, и о твоём драконе поговорить, но мне с тобой до сих пор ничего не понятно — ты со мной или против?

— Ты опять о том, как власть над миром захватить?

— Об этом, — не стал отрицать Вячеслав.

— Я тебе уже говорил, что не рвусь земным шаром в футбол играть, не тянет меня.

— А к чему тянет?

— Помогать людям, чем могу. Хочу новые книги написать. Я, кстати, там, в Феодосии, именно об этом, прежде чем в круг войти, попросил твои стихии.

— Да-да — вижу. Бегаешь, как Данко с горящим сердцем в руке, а мужики из-под хвороста ворчат: чего носишься со своим факелом, спать не даёшь, — засмеялся Вячеслав.

Ночью, после моего разговора с Вячеславом, вдруг опять включилось старое кино, которое ненадолго прервалось в Феодосии. Вернулся Христос, и вернулся путь, который показывали почему-то мне.

Тёмное пространство было глубоко и создавало странное ощущение отстранённости от того, что открылось его глазам.

У подножия деревьев, словно в многократно повторяющемся сне, он опять увидел "овец стада своего", очищенных посредством проповедованного учения: Марк, которого привлёк к рабби просыпающийся писательский дар, могучий Иаков, мечтатель Иоанн, скромный Филипп, начитанный Варфоломей, робкий Матфей, скиталец Фома, вечно сомневающийся во всём. Свернувшись калачиком и обняв мешок со спрятанным в нём коротким мечом, всхрапывает во сне порывистый, смелый Пётр, а рядом спокойно спит самый первый ученик рабби Андрей. Ворочается, будто предчувствуя надвигающуюся беду, Фаддей, задевая во сне Симона. Спят другие, кто последовал за рабби.

Нет только Иуды Искариота, который, вопреки своей сокровенной любви к рабби, обречён на вечную роль предателя. Он уже ведёт в Гефсиманский сад храмовую стражу. Иуда должен своей судьбой показать всем, что нельзя продать любовь, чтобы на вырученные деньги купить счастье. Он единственный смертью своей докажет истинность предсказания пророка Захарии: "И взял тридцать сребреников".

Как мало осталось времени, чтобы найти возможность изменить раз и навсегда установленный ход вечной трагедии. Память, хранившая увиденное им в горах у Назарета, теперь услужливо выталкивала из своих глубин всё новые подробности.

Он вспоминал будущее — лица воинов, беснующейся толпы, священнослужителей и отчётливо понимал, что никто из них не был убеждён в его божественности. Особенно жрецы — вечные враги Сына Человеческого. Они, распявшие его, первыми объявили себя рабами Иисуса и присвоили себе предназначенное ему. Оказалось очень удобным — быть рабами властелина, который не может помешать им властвовать. Они изуродовали, исказили, приспособили под свои ничтожные нужды его великое учение, растащили его грубо разъятые части по своим владениям — храмам и хлевам, святилищам и вертепам. Его, открывавшего людям путь любви и единения, использовали для вражды и ненависти. Именем Иисуса объявляли войны и грабили народы, приговаривали к смерти лучших из лучших — тех, кто через сомнения и мучительную борьбу с очевидным несовершенством мира шёл к истине, кто растил дух свой, а не только веру свою.

О, как Иешуа презирал этих лицемеров! Но его презрение временно было безопасно для палачей, усердно восхвалявших небесного господина.

Он теперь понимал, почему всё закончилось противоположно задуманному. Но по-прежнему не знал, что надо сделать, чтобы исправить ход великого дела, изодранного в клочья его лжеслужителями и скроенного ими заново под свои подлые нужды, пристрастия и тайные страстишки.

Иешуа первым услышал шум толпы со стороны города. Вскоре они появились — стражники храма, ведомые Иудой. В зыбком, изменчивом свете факелов их толпа казалась огромной. Они окружили разбуженных голосами учеников и, вглядываясь в лица, стали искать учителя.

Иуда первым увидел рабби. Никому ничего, не сказав, он приблизился к учителю. Остановился напротив, чтобы поцелуем, согласно уговору со стражниками, указать того, кого следует взять.

Видя, что предательство уже приведено в действие, Иешуа, в свою очередь, молча взял в ладони лицо своего апостола, принявшего на себя роль предателя, и, склонившись, поцеловал его.

Слёзы навернулись на глаза Иуды.

— Не мне судить, что делаешь ты, — прошептал он. — Но ещё не поздно, рабби. Уйдём отсюда.

— Нет. Мой крестный путь уже обозначен, и свернуть с него нельзя, — вновь, как и тогда, в видении у могил пророков, отвечал он. — Ты всё сделал правильно, Иуда. Теперь иди. Они уже приближаются к нам.

Иуда отошёл в сторону, и Иешуа окружили со всех сторон воины храма.

— Это он, хватайте его, — крикнул кто-то. Грубые сильные руки рванулись к рабби, верёвка захлестнула запястья и стянула их. Оскалив злорадными улыбками лица, враги тесно столпились вокруг жертвы. И вдруг с выражением ужаса отпрянули в стороны. С диким криком бросился на воинов храма из темноты могучий Пётр, и меч блеснул в его руке. Глаза его в свете факелов горели яростной сосредоточенностью, и каждый, кто видел их, понимал: этот человек не остановится перед необходимостью пролить кровь.

И он пролил её. Один из служителей — то ли слишком смелый, то ли не успевший заглянуть в глаза Петра — сделал шаг ему навстречу. Подобно молнии сверкнул во тьме меч апостола, и голова стражника могла покатиться на землю, если бы Иешуа концентрированным усилием воли не отклонил лезвие меча. Нападавший поплатился только своим ухом и, скуля от боли, метнулся в темноту.