Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

Я никак не пойму — шутит Вячеслав или говорит серьёзно? Даже если считать его позицию осознанной и условно принять то, что он говорит, за истину, — всё равно уравнения не получается. И я озвучиваю сомнения, обращаясь за поддержкой к Анатолию Ивановичу. Всё-таки уравнения больше по его части как профессора математики.

— Представляешь себе тождество? — едва сдерживая смех, спрашиваю я его. — Вячеслав Лапшин равняется Космос плюс Земля!

Анатолий Иванович озабоченно почесал пятерней затылок.

— Я такими уравнениями не занимаюсь.

— Зря смеёшься, — заметно раздражается Вячеслав. — Смотри, как бы не опоздать к разделу пирога с таким вот неопределённым отношением к серьёзным делам.

— Да я к твоему пирогу и не пристраиваюсь, — тоже начинаю сердиться я. — Меня даже в этой фантастической теории моральный аспект тревожит. Космос породил всё живое — и Землю, и человека. То есть, как ни крути, — он наш родитель, так?

— Так, — соглашается Вячеслав.

— А ты говоришь: давай отца обманем и сами всем тут рулить начнём. Более того, родителя своего под нашу дудку плясать заставим. Такой план действий вырисовывается?

— А ты что, не хочешь править на Земле? — уточняет Вячеслав, и в глазах его недвусмысленное немое изумление. — Вся власть, все финансы будут в наших руках. Ты хоть понимаешь, что в ту ночь произошло? Мне же обещали жезл власти. И вы нужны мне.

— Кто обещал? — пытаюсь уточнить я.

Вячеслав прячет глаза. Кажется, он не хочет никакой определённости в этом вопросе.

— Есть могущественные силы, которые нам помогут, — уклончиво объясняет он.

Я внимательно смотрю на него и не могу понять: где кончаются выдающиеся, редкостные способности и начинается шизофрения? Неужели он не понимает, сколько нужно всего знать и уметь, чтобы стать президентом земного шара? Чем соответствовать-то будет?

Наши споры и разговор, похоже, не столько забавляли, сколько утомляли Анатолия Ивановича. Вечерами, когда мы садились в беседке за арбузиком, а дети убегали есть шашлык, он отчитывал меня:

— Что ты с ним сцепился? У него нет даже высшего образования. Его кругозор едва выходит за пределы начальной школы, а ты с ним о Космосе, о Вселенной.

— Но если он такой, как ты говоришь, — опять пытаюсь добраться до истины, — что же мы здесь делаем, чему пытаемся научиться?

— Утоляем любопытство, загораем на пляже, купаемся, — перечисляет Бережной. — Зачем всему такой помпезный смысл придавать? Надо просто отделить рациональное от нерационального.

— Ну, что здесь рационального? Жезл власти или Слава Лапшин — Президент Земного Шара, что?

— Ну, опять ты в крайности, — осаживает Бережной. — Глупость, конечно. Но ведь слепым-то зрение он возвращает и диабет лечит! Это как? Значит, наша традиционная наука действительно что-то недопонимает, упускает нечто важное и не хочет признаться в своём бессилии. Вот мы и должны понять, осмыслить, привлечь к феномену внимание общественности. А его бредни о вселенской власти пусть с ним и остаются. От них-то никому ни горячо, ни холодно. Главное, понять механизм того, что возвращает людям здоровье.

В Феодосии у меня снова случилось видение. Но содержание его после шаманского обряда изменилось. Это было

уже совсем другое кино, и показывали его уже совсем другие мастера вселенских иллюзионов.

Как прежде, видение отличалось от снов необычной яркостью изображения, сопровождение происходящего восприятием всех органов чувств. Это была как бы вторая реальность. А может, даже первая, поскольку всё происходящее там было более явственным, чем обычно мы привыкли воспринимать в этой жизни.

... Я видел Космос где-то неподалёку от Земли. И в нём было так тихо, словно умерли все звуки. Какая-то странная конструкция из сфер, сопряжённых в пирамиды, недвижно застыла в беспредельности. Одна из этих сфер притягивает, манит меня к себе. Она нижняя в нижнем треугольнике. Но под ней тоже есть сфера, которая хотя и входит в единую конструкцию сфер, но расположена обособленно. Без какого-либо напряжения, словно стихия безвоздушного пространства не создаёт проблем моему существованию в нём, перемещаюсь к этой сфере. Она растёт, становится всё больше. Голубая планета с очертаниями материков. Это Земля, и она всё ближе. Я вхожу в атмосферу, лечу над поверхностью, и её материнские энергии обволакивают, ласкают, убаюкивают меня. Чувствую себя как младенец в колыбели. Мне хорошо, уютно, безопасно на этих волнах энергий Земли. Я закрываю глаза и дремлю на ладонях родной планеты. Цепочки каких-то ассоциаций всплывают в сознании, череда символов, букв, зодиакальных знаков, священных имён проплывает перед внутренним взором. Такое ощущение, будто я знаю и понимаю, что они выражают собой. Но откуда ко мне это знание странного космического компьютера, где несложно найти любой бит информации или внести своё собственное желание и поведение в бесчисленные программы перекрёстных взаимодействий через сочетания символов, созидаемых волей и сознанием?

Я открыл глаза и понял, что сплю. Потому что ничем иным, как сном, нельзя было считать происходящее. Я лежал на холодном квадратном камне в тесном и душном подземелье. Стены из рыхлого серого песчаника искрошились, выветрились, и одну из них в вышине пересекала трещина, через которую падал плоский, как доска, поток света. Ни дверей, ни окон в похожем на склеп подземелье не было.

Откуда-то накатила волна затхлого, гнилого воздуха. Я опустил глаза и заметил, как пол качнулся под ногами, словно грязная, маслянистая, болотная вода. Холод страха смертельным спазмом перехватил горло: это действительно склеп. Склеп, в который я заточён прихотливым сочетанием обстоятельств, случайных сил или галлюцинаций.

Словно вскинутый пружиной, я поднялся с камня, на котором лежал, и встал на его краю. Из-под ног скользнули на пол длинные осклизлые твари, пропали внизу. Опустил ногу — осторожно, словно пробуя на болоте зыбкую опору травянистого покрытия, скрывающего под собой бездну. И нога провалилась во что-то мерзкое и опасное.

"Ну, что ж, — подумал я с каким-то внезапным облегчением, — есть только один достойный ответ смерти — плюнуть ей в лицо".

Вдруг почувствовал, что темнота вокруг меня неуловимо меняется. Снизу по ногам потянуло холодом, и ледяные иголки вонзились в кожу. Их частые уколы поднимаются всё выше и выше, и всюду, куда достигают их удары, тело мертвеет и становится будто неживым. Поднявшись до груди, холодные удары стихли у самого сердца. В тот момент, когда я подумал, что всё кончилось, острая боль пронзила позвоночник. Меня словно проткнули ледяным копьём, и оно прошло внутрь, как булавка энтомолога сквозь тело бабочки. Ноги оторвались от плиты, и я повис в воздухе на стержне невыносимой боли. Сзади раз-

дался слабый вздох, и меня рывком развернуло к пятну на чёрной маслянистой поверхности под ногами, в глубине которого появилась неясная игра теней. С большим усилием я разглядел внизу странную кубическую конструкцию из прямоугольных зеркал, поверхность которых переливалась разноцветным мельтешением энергий и красок. Мгновение спустя в едва обозначившейся зеркальной зыби возникло сияние, к которому я почувствовал странное эмоциональное притяжение, как к огоньку костра в зловещем дремучем лесу. Свет был холодным, чистым и очень изменчивым. Вдруг раздался голос — глубокий, мелодичный. Невозможно было определить, кому он принадлежал — мужчине или женщине.

— Надо принять решение, иначе не придётся больше ни жить, ни думать. Пока мы ещё можем договориться.

— Кто ты? — пересиливая боль, спросил я.

— Посредник, — последовал лаконичный ответ.

— Между кем и кем?

— Между чем и кем, — поправили меня. Я покорно согласился:

— Между чем и кем?

— Между смертью и тобой, - спокойно ответил голос.

— Я должен испугаться?

— Зачем? Смерть - всего лишь цена, которую платит жизнь у врат, ведущих к успокоению.

— И, тем не менее, смерть по своей воле никто не выбирает. Что я должен сделать?

— Принять решение.

— Какое решение? — спросил я сквозь муку боли.

— Решение одно, а пути три: куда надо, куда хочется и куда попадёшь. Правда, возможны варианты, — например, в "куда надо" можно попасть через "куда хочешь". И в "куда хочешь" через "куда попадёшь". Как повезёт.

С трудом, осознавая происходящее, собрал остатки сил и прохрипел:

— Что угрожает мне?

Раздался вздох, и донеслось почти шёпотом: - То, чему ты только что хотел плюнуть в лицо. Понимая, что моя ярость была бесполезной, последним напряжением умирающего тела вытолкнул из себя ещё остававшийся в лёгких воздух, и тот сорвался с губ лёгким, похожим на хлопок, звуком:

— Тьфу...

И склеп заполнил стон:

— Зачем?

В тот же миг меня будто разнесло вдребезги на атомы, и каждый из них в отдельности стали опиливать напильником.

"А всё-таки плюнул", — с удовлетворением успел подумать я. И перестал быть единым человеком.

С каждым мгновением становилось всё труднее и труднее ощущать свои физические пределы, определять, где кончается тело и где начинается втянувшая его в себя сила. Тьма, охватившая меня, клубилась, пульсировала, сгущалась вокруг нарастающим ощущением немой смертельной угрозы, вбирала в себя то, что когда-то было моим телом. Его, разъятое на атомы и частицы, переставшее быть чем-то материальным, буквально растворяло в себе нервными спазматическими движениями чёрное облако, которое, как я догадался, и было смертью.

Не осталось ни зрения, ни слуха, только последнее, угасающее ощущение простейшего эмоционального реагирования: "Так вот как она наступает". В то же время я понимал: ещё чуть-чуть — и утрачу даже слабое ощущение своего былого "я". И вдруг услышал в себе какой-то настойчивый сигнал, похожий на азбуку Морзе. Слабые импульсы звучали всё настойчивее, по мере того как я терял свою прежнюю сущность, и, как ни странно, разбудили во мне сопротивление происходящему. Внезапная энергетическая конвульсия на мгновение приостановила дальнейший распад почти разъятых тьмой биополей. Яростная мысль пронзила каждую из его расторгнутых частиц: "Со мной ещё не покончено!" И вместе 'с ней пришла воля к сопротивлению, каким бы бессмысленным в тех условиях оно ни казалось. Немым посылом всё ещё сохранявшего некоторое единство сознания я приказал энергиям своей сущности начать соединение. Разъятые тьмой частицы остановили разбег и, словно сухие листья в неровном, капризном ветре, заплясали на месте, не в силах продолжать движение ни в одну из сторон.

Будто рёв раненого зверя прорезал окружающее, и вдруг вернулся слух, а потом зрение, и я увидел лёгкое, размытое пятно света в чёрной, кромешной тьме.

Осознание возможного спасения проснулось во мне, и невидимые излучения надежды побежали во все стороны, одолевая сопротивление тьмы, восстанавливая ослабленные связи частиц и концентрируя энергетические поля в моей сущности. С каждым мигом росло ощущение того, что схватка со смертью ещё не закончена, что возможности противостоять ей не исчерпаны.