Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

— Мы ждали тебя, учитель, — подтвердил он приглашение в дом свой, переданное проповеднику через слугу. — Вот место у стола, садись и раздели с нами трапезу.

Когда он говорил, чёрная с проседью борода его двигалась вверх-вниз, как во время проповеди в синагоге.

Сняв сандалии и оставив их рядом с другой обувью у входа, Иешуа переступил порог и остановился на толстом груботканом ковре. Увидев, что Симон идёт навстречу для почтительного приветственного поцелуя, сказал: "Мир тебе, мир дому твоему, мир всему твоему".

Симон поклонился в ответ, по обычаю ответил: "Да благословит тебя Господь. Проходи, рабби".

Несколько низких крашеных столов в просторной комнате были окружены невысокими скамьями-лежанками. На столах большие блюда с рисом и мясом, либбан, фрукты. Только одно место, рядом со скамьёй хозяина дома, было свободно, и, поняв, что учеников его не пригласят к трапезе, Иешуа, опустив глаза, прошёл к указанному месту.

Дом из тёсаного камня, несмотря на уличную жару, хранил свежесть и прохладу. Открытые окна и двери комнаты выходили на большую деревянную галерею, откуда открывался вид на западный берег Генисаретского озера. От галереи, столбы и карнизы которой были обвиты плющом, веяло обещанием отдыха и покоя. Гости фарисея Симона, блаженно расслабившие тела на лежанках, приветственно закивали головами, принимая в свой круг человека, о котором ходила молва как о способном творить чудеса.

Гость прилёг на приготовленное ему место, огляделся. Никто из слуг не приблизился с тазиком и кувшинчиком, чтобы он смог омыть руки перед едой, никто не озаботился тем, чтобы соблюсти канон. Иешуа усмехнулся, и, запустив в еду ловкие проворные пальцы, с немалой сноровкой стал утолять голод. Во всех его движениях чувствовалась привычка не стеснять себя правилами и обрядами, и у собравшихся вырвался вздох облегчения — это не Мессия, как говорят о нём простолюдины, это человек.

Постепенно дом заполнялся всё новыми и новыми людьми. Прослышав о приходе в Магдалу проповедника, поспешили к Симону соседи, для которых редкая возможность послушать и поспорить была настоящим праздником. Они теснились вдоль стен, обступая лежанки избранных гостей, оттесняя пришедших с проповедником учеников.

В госте не было ничего таинственного, и они недоумённо оглядывались друг на друга, словно молчаливо спрашивая: "Тот ли он, о ком говорят?"

Уловив начавшее сгущаться сомнение, хозяин бросил гостю, как сладкую приманку для своего известного всем красноречия, почтительный вопрос:

— О тебе свидетельствуют как об искусном ораторе. Где научился ты этому знанию и этому дару убеждать людей? Ведь известно, что в Назарете, откуда ты родом, нет ни Бет-мидраша, ни Бет-раббана. Ты даже писать можешь, хотя никто тебя не учил.

Склонённая над блюдом голова проповедника, с чётким прямым пробором, приподнялась. Спокойные глаза его обратились к тому, кто задал вопрос.

— Учитель мой во мне. От него всё знаю. Недоумённо оглядевшись, словно ища свидетелей тому, как нелепо ведёт себя гость, Симон заметил:

— Что может говорить в нас, кроме голоса божественной природы, у которой мы все учимся и на призыв которой идём, когда она нас зовет к себе?

Иешуа спокойно пропустил мимо ушей банальную лесть и пристально посмотрел на Симона.

— Вы не учитесь, вы крадёте, — бесцеремонно заявил он, не отводя взгляд от полыхнувшего жаром обиды лица хозяина. — Крадёте её формы, но не постигаете её сути. И путь звериного человека, которым вы идёте, освещает вам свет звериного круга. Скоро он отразится в небесном зеркале Бога - и вы увидите в нём, какие вы.

— Ты обвиняешь нас в том, что мы не знаем пути Господни? — с брезгливой интонацией душевно чистоплотного человека изумился Симон и привстал на своём ложе. — Но мы здесь все друг друга знаем, и каждый день возносим Господу нашему молитвы и ходим в храм, приносим жертвы и соблюдаем законы святости. В чём же тогда можно упрекнуть нас? — вопросил он тоном человека незапятнанного, как Сам Господь.

Но бродячий проповедник не смутился его пылкой отповедью. Тень суровой насмешки скользнула по его лицу.

— Молитве не нужен храм, — угрюмо бросил он. — Молитве нужно чистое сердце. И жертвоприношения приносят священникам, а не Богу. И законы святости вы создаёте, чтобы легче толкнуть людей к греху. Смотрите, как бы самим не упасть в эту яму. Не оправдана ли на вас пословица: "От избытка сердца глаголют уста?"

— Уста и созданы, чтобы глаголать, — ехидно заметил один из друзей Симона, сидевший слева от него, почти напротив проповедника из Назарета.

— Не то оскверняет человека, что входит в его уста, но то, что исходит из его сердца, — мгновенно отразил насмешку странный гость, которому невозможно было отказать в ораторском искусстве и смысл речей которого смущал сердца. — Вы поклоняетесь Богу в храме, — продолжил он, — а я поклоняюсь Отцу в духе и истине. Для этого не нужны алтари и не нужны служители алтарей.

— Ты хочешь сказать, что мы слепы, и не знаем своего пути? — уточнил Симон.

— Всё, что вы видите, приходит из Тьмы. Всё, что слышите, — из Безмолвия. Если скажут вам: идите на Восток, и вы пойдёте, то придёте на Запад. Если скажут вам: это сын Божий, — вы засмеётесь. Кто поймёт, что крона растет из корня, — пусть зрит в корень. Бог указывает, но не приказывает, — воля оставлена человеку.

— Но кто тот избранный, что видел указания Бога? — в отчаянии, что красноречие пришлого проповедника затмило его ораторский дар, выкрикнул Симон.

— Будь как ребёнок, который бежит в расставленные для объятия руки матери, — тихо ответил Иешуа, — и узнаешь путь.

Вдруг внимание его привлекла женщина, пробиравшаяся за спинами окружающих столы людей. Он видел не только её неотрывно смотрящие на него глаза, изящество её движений, густые вьющиеся волосы и гибкий, манящий мужские взоры стан, но и то, что было недоступно зрению обычных людей, — переливающееся многоцветное сияние вокруг её тела. Из головы женщины, словно отблески драгоценных камней, вырывались трепетные голубые и оранжевые лучи и уходили вверх сквозь потолочные перекрытия. На лбу сияла серебристым металлом не видимая никем, кроме него, небольшая пластинка с высвеченным золотом именем. "Мария", — прочитал Иешуа и вспомнил предназначенное ему.

Женщина пробиралась всё ближе и ближе. Заметив её, Симон покривил лицо презрительной гримасой и поморщился.

— Не подпускай её, — посоветовал он гостю, — она осквернит тебя.

Его злой намёк не произвёл на проповедника никакого впечатления. Тот всего лишь на мгновение отвёл от женщины взгляд, чтобы заметить недовольные лица собравшихся, и открыто обратился к ней.

— Сядь у ног моих, женщина, — спокойно сказал он. Лицо незнакомки на мгновение озарила улыбка счастья.

Проворно и ловко проскользнув среди окружавших столы людей, она опустилась на пол, исподлобья пристально вглядываясь в черты позвавшего её.

— Ты, может быть, не знаешь, рабби, — снова заговорил Симон, — но эта падшая женщина недостойна быть в нашем собрании. Она осквернит нас. Зачем тебе знаться с такими?

— Не здоровым нужен врач, а больным. И кто, кроме Отца, знает, чего достоин этот, а чего — тот? — он повернулся к Симону. — Ничего не желай для себя — ни хорошего, ни плохого. Будь в земле — землёй, в воздухе — воздухом, в воде — водой, в огне — огнём, но не особой частью их. Только так соединяется чистое с чистым.

Он говорил негромко, но все слышали. И особенно та, что теперь была у ног его. Лицо женщины то покрывалось румянцем, то внезапно бледнело от волнения.

— Не бойся ничего, Мария, — приободрил Иешуа её, и тут же по комнате разнёсся ропот изумления.

— Как узнал он имя её?

— Не знакомы ли они?

— Он действительно видит незримое!..

Недвижимая, точно зачарованная, смотрела на проповедника из Назарета Мария — и вдруг упала ослабевшей головой на его ноги и волосами своими отёрла их, как святому. У пояса её был небольшой алавастровый сосуд с драгоценным миром. В каком-то исступлении сорвала она его с пояса и, вылив на ладонь дорогую мазь, стала растирать ею ступни и голени странного человека, знавшего ее имя, которое ему не называли.

Сверху он видел только очертания её щёк, и подбородка, и красивых, припухлых от плача губ. Неуверенно улыбнувшись, он стал разжимать её руки с такой силой, что они побелели в тех местах, где он стиснул их своими пальцами.

Мария затихла, не поднимая головы, и на ноги ему упало несколько горячих слезинок. Он тоже вздрогнул от неожиданности, и дрожь его тела немедленно передалась ей. Она подняла на него такие огромные, такие страдающие глаза, что он не удержался и ободряюще погладил её по щеке.

— Это не человек, а сорняк. Не стоит жалеть её, — почти приказал, глядя на происходящее, Симон.

Глаза его — два чёрных, неотступных отверстия — извергли презрение на склонившуюся к ногам гостя женщину.

— Небесный Отец наш — садовник, — снова негромко отозвался назаретянин. — Он хотел, чтобы в саду Его росли только прекрасные цветы. Он ухаживал и поливал. Но многие благородные растения так и не распустили свои бутоны, потому что цветок тоже должен хотеть стать совершенным и прекрасным, он должен парить на крыльях мечты. Если не захотел — кого винить? Надо отделить то, что хочет стать лучше. Потому что всё в этом мире совершается не во имя прошлого, а во имя будущего. Бог — садовник... Мало ли что растёт и ветвится в саду Его?..

— Ты говоришь так, будто знаешь, — задумчиво признал Симон. — Но что ты знаешь? Кто учитель твой? Где путь твой и звезда твоего пути? Кто засвидетельствует, что ты не свернул с верной дороги, ведущей к Отцу нашему? И не к пропасти ли ты идёшь, слепец, увлекая за собой других?

Ученики Иешуа встревоженно переглянулись, услышав эти опасные упрёки.

— Отец Сам находит тех, кто ищет Его, — ответил гость. — Я пришёл в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал. А она слезами облила мне ноги, — кивнул головой он на Марию, — и волосами головы своей отёрла их. Ты целования мне не дал, а она с тех пор, как пришла, не перестаёт целовать у меня ноги. Ты головы мне маслом не помазал, а она миром драгоценным помазала мне ноги. Прощаю грехи её многие за то, что она возлюбила много. Истинно говорю вам — только тот станет тьмой, кто не станет светом. Ищите путь в Царство Божье в себе, а не снаружи. Если не умрёте здесь, то не умрёте и на небе.

Уверенность, с которой говорил назаретянин, безусловно, производила впечатление. И Симон, который никогда не считал себя религиозным ортодоксом, даже находил в сказанном особую поэтичность и логику, но что-то внутри его сопротивлялось признать в этом плохо одетом бродячем проповеднике великого пророка или Мессию, как признавали многие. В нём не было ничего таинственного, хотя речи его очаровывали. Но мало ли кто в Иудее мог красиво говорить!..

— Если этот мир - ступень к Царству Божьему, почему в нём так много несправедливости и страдания? — вдруг спросила Мария, всё ещё сидевшая у ног Иешуа.