Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

— Да, владыка, — так же беззвучно подтвердил он.

— Я знаю, что тебя призвали, — но пропустить не ногу.

— Почему?

— Ты уже слился с эгрегором Иисуса — Бога живого, но у тебя ещё не восстановились идамы в Бардо и материальном пространстве. Межпространственное перемещение в физическом теле может нарушить программу.

— Кто заказал программу? — спросил Иешуа.

— Система, — лаконично ответил дракон.

— Её конечная цель?

— Зачать ребенка с памятью не только о прошлом, но и о будущем, чтобы воплотить предсказанное. Тогда число шестьсот шестьдесят шесть перевернётся и вновь придёт двухголовый Андрогин, чтобы разделить Зло и Добро.

— Как я это сделаю?

— Скоро включится твоё духовное видение. Это поможет, — ответил дракон, покачивая огнедышащими головами, олицетворяющими двенадцать взаимодействующих между двумя пространствами сил, определяющих взаимовлияние статических и динамических закономерностей.

— А потом?

— Закрытая информация, — спокойно, без раздражения констатировал дракон. — Ты узнаешь своё будущее после полного объединения с эгрегором программы.

— Кто-нибудь может помешать её реализации? — спросил Иешуа.

— Теоретически да, но практически вряд ли. Другие иерархи Вселенной нейтральны к происходящему.

— Ты можешь показать будущее хотя бы до межпространственного перехода?

— Смотри, — согласился дракон, и из пустоты материализовалось большое овальное зеркало.

Иешуа вгляделся в него, и зеркальная поверхность расступилась, втянулась в рамку, открыв новое пространство, из которого появились двенадцать светящихся шаров. Они окружили Иешуа на разных орбитах и начали своё вращение вокруг, словно он был центром их небольшой динамичной системы. И вместе с их движением возник мелодичный нарастающий звук. Его колебания пронзили пришельца и вызвали в нём синхронные последовательные пульсации, сливающиеся в сияющие разноцветные круги. Эти сияния переплетались в сложнейшие узоры тайных символов — голоса гармонии. Они появлялись и исчезали, пока из нежнейших оттенков звучащих красок не возникло изображение древнего города, раскинувшегося на холмах.

Иешуа узнал этот город, увидел людей, услышал их мысли. Отчаяние пронзило его сердце.

— Чудеса, которые я покажу, Церковь будет считать деянием дьявола, — печально посетовал он. — Ведь многие из них считают, что не только Бог Отец, но и дьявол имеет такую силу, чтобы оживлять мёртвых.

— Докажи им, что ты от Отца, — посоветовал дракон.

— Как?!

— Пожертвуй собой. Дьявол не приносит себя в жертву, он принимает их.

— Ты исторг меня из небытия, Авва, Ты можешь взять и обратно! — закинув голову, крикнул Богочеловек.

Лёгкий ветерок вырвался из ущелья и опахнул воспалённое лицо Иешуа. В глубине ручья вспухли и с шумом лопнули большие белые пузыри газа, раскидывая вокруг брызги кипящей воды. Он посмотрел вниз и увидел: вся трава и цветы вокруг ключа почернели, а лепестки опали на землю.

Глава 3

Прошёл год. Как ни странно, вопреки отсутствию финансовой помощи государства, дела в "Худлите" стали налаживаться. Несколько удачных издательских проектов, рациональная перестройка хозяйственной службы и службы реализации, бухгалтерии, складского комплекса, изменение характера взаимоотношений с авторами и литагентами, строгий учет возможностей по запуску в производство новых книг привели к тому, что непроизводительных затрат становилось всё меньше, в то время как наша рентабельность ощутимо росла.

Большую роль в этом сыграла и административная команда, которую удалось собрать. Из издательства "Просвещение" перешёл и стал моим первым замом Сергей Георгиевич Колесников. Очень дружественные отношения сложились с главным редактором Валерием Сергеевичем Модестовым, а вскоре из издательства "Современный писатель" вернулась в родной "Худлит" бывший заместитель главного бухгалтера Инара Борисовна Степанова, только теперь уже в качестве главного бухгалтера. Кстати, многие бывшие сотрудники издательства, ушедшие из него при прежнем руководстве, теперь возвращались назад. Почти все при переходе проигрывали в зарплате. Но желание поднять на ноги своё родное издательство и уверенность, что это можно теперь сделать, были для них самым весомым аргументом.

"Худлит" уже не был "Титаником", погружающимся в пучину небытия. Напротив, все, кто в нём работал, явственно видели новые перспективы. Повысилась зарплата, появилось ощущение будущего. А ведь это были всё те же люди, при которых еще год назад издательство уверенно приближалось к черте своих последних дней.

"Худлит" теперь не катился стремительно вниз. Он парил плавно, как пёрышко, порой надолго задерживаясь на одном месте благодаря почти невидимым, но уже достаточно ощутимым восходящим потокам внутренних преобразований, а случалось, и взмывал вверх.

Эти приятные тенденции стала замечать, и довольно благожелательно, пресса: "Предыдущее руководство оставило после себя тяжёлое наследие. В годы застоя "Худлит" издавал сотни наименований в год, в 90-е — понурые — всё-таки выходило 20-30 наименований, но во втором полугодии 1995-го не было издано ни одной книги. На балансе издательства двухмиллиардный долг и ежемесячные штрафные санкции.

Новое руководство планирует сохранить основные направления деятельности издательства, задуманного М. Горьким и осуществлённого — в разное время по-разному — как проводник отечественной и мировой классической литературы, всего, что составляет гордость нашей и зарубежных культур.

Кто из нас не помнит уникальные худлитовские собрания сочинений, поэтические серии, одно- и двухтомники? И издательстве уверены, что высококачественные книги необходимы сегодня, их мало на рынке, эта ниша не занята. Предполагается завершить издания сочинений, которые затянулись на долгие годы, выполнить обязательства перед подписчиками, закончить, ни много, ни мало, около двадцати собраний сочинений — Бёлль, Гофман, Фаллада, Куприн, Эренбург, Леонид Андреев, Александр Грин, Ж. Санд, Грэм Грин" ("журнал "Витрина", 1996, № 10).

Ещё одна цитата: "Год назад издательство "Художественная литература" называли "Титаником". Гигант советского книгоиздания, ведомый рукой твёрдой, но некомпетентной, получил в бурном море современной российской экономики такие пробоины, что, казалось, был обречён. Книги с эмблемой знаменитого издательства не появлялись аж восемь месяцев. Тем не менее, уже год, как под маркой "Художественной литературы" регулярно выходят новые книги, в том числе очередные тома собраний сочинений — классика по-прежнему в чести. Что же за чудо произошло?" ("Куранты", 1997, № 29).

Не скрою, приятно было эти фрагменты читать, тем более что подобные материалы появлялись с завидной регулярностью.

Мог ли я представить себе, что когда-нибудь возглавлю знаменитый "Худлит" — и более того, приду в самое трагичное для него время в роли спасителя, стану известным писателем? Нет, такого предощущения не было. И всё же, если напрячь память...

В нашей семье существует "предание", вернее, воспоминание о забавном случае, участником которого был я сам. Случилось это в 1951 году. Мне тогда было четыре года. Место события самое прозаическое — коммунальная кухня. Помню, я вошёл в эту комнату, где находились мои родные и соседи. Увлечённые своими повседневными проблемами, взрослые не обратили на меня никакого внимания. А мне почему-то очень хотелось в тот момент, чтобы меня заметили, однако как я ни пыхтел, как ни вертелся под ногами у взрослых, — внимания никакого. Тогда, вцепившись в ножку стоявшего рядом табурета, я выволок его в центр огромной, как мне казалось, кухни, вскарабкался на эту "высокую" импровизированную трибуну и, поднеся к губам сжатый кулачок, громко и не выговаривая некоторые буквы, объявил: "Внимание! Внимание! Я, зулналист Алкадий Петлов, буду читать свои стихи..."

Никаких своих стихов я тогда, конечно, ещё не писал, да и не мог писать, но уже чувствовал в себе какой-то внутренний, требующий выхода ритм и поэтому, подражая взрослым, просто поцокал языком в микрофон-кулачок, солидно

одёрнул рубашонку, поклонился "почтенной публике" и, опустившись на коленки, осторожно сполз с табурета на пол.

Откуда, из какого будущего возникла эта странная потребность ребёнка изобразить из себя литератора, вернее, странный гибрид "зулналиста-поэта"? А ведь так потом и случилось.

Чувство ритма, музыкальный слух или, скажем, живописно-колористическое видение мира не каждому дано. Иго, как говорится, дар Божий. И дар этот как деньги: или он есть, или его нет! Тут мне всё ясно. Но вот... вскарабкаться па табурет... тут нужна смелость: и упасть есть возможность, и больно будет, и всем видно падение... Но, возвращаясь к незатейливому "семейному преданию", можно с уверенностью утверждать: с раннего детства я чувствовал своё предназначение. Ведь любое предприятие, начинание - это, в той или иной степени, риск.

Но меня всегда несло по волнам судьбы. И хотел я или нет, меня словно выворачивало в ту нужную Провидению сторону, где меня ожидало намеченное свыше поприще. Вот решила мама направить меня вопреки той кухонной подсказке, небес, в химико-технологический техникум на учёбу. И что же? В одно ухо влетает сопромат, а из-под руки вместо конспекта лекции — рифмы... На третьем курсе я оросил учёбу.

Л после армии, где я достаточно усовершенствовался в рифмоплётстве, я решил, что самое время идти работать в газету. Мне почему-то казалось, что все поэты работают в газетах или журналах. Помню немое изумление редактора балашихинской городской газеты "Знамя коммунизма" Олега Алексеевича Вавилкина, услышавшего в ответ на вопрос: "А что вы умеете делать?" — безмятежное: "Писать стихи!" Олег Алексеевич буквально взревел на весь кабинет:

"Хоть сейчас готов поменять четырёх поэтов на одного журналиста!" Так я узнал, что поэт и журналист — не одно и то же.

И всё-таки я стал журналистом.

Формально уже на следующий день. Олег Алексеевич в воспитательных целях, как я теперь понимаю, предложил немедленно сделать статью. И дал тему. Вечером я спешно собрал информацию, а утром следующего дня сдал материал. Олег Алексеевич читал мою статью, и время от времени вычёркивал слова, надписывал сверху свои варианты. Я как-то сразу сник, погрустнел, а к концу его правки мне окончательно стало стыдно. Я встал и, извинившись, обречённо пошёл к выходу. Вавилкин остановил меня окриком: "А вот так пишут мои сотрудники, окончившие МГУ!" И показал страницы полностью вымаранного текста, по сути, заново переписанного редактором. Олег Алексеевич был первым моим учителем в журналистике. С его рекомендацией меня приняли впоследствии в Союз журналистов.

И, тем не менее, как говорят предприимчивые "янки", можно привести лошадь к реке, но нельзя заставить её напиться... Теперь в стране новое время, а у меня новое бремя?