Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

— Уровень рентабельности?

— Двадцать процентов. Борис бледнеет.

— Тебя точно в больнице недолечили. Ты знаешь какую-нибудь экономическую теорию, которая позволяет в такой ситуации верить в светлое будущее и раздавать обещания сохранить штат сотрудников?

— Нет, — честно признаюсь я.

— Каков план действий?

— Мой зам, Сережа Колесников, договорился о товарном кредите бумагой, — начинаю перечислять я.

— Объём кредита?

— Один миллиард двести миллионов рублей.

— Дальше.

- Я под залог своих акций нефтехимического завода беру в банке кредит.

— Сколько?

- Семьсот миллионов рублей. Всё?

Нет. Есть ещё договоренности с типографиями о выпуске продукции в кредит. Это ещё на миллиард рублей, — оперсжая неотвратимый вопрос, называю я сумму типографского кредита.

Значит, около трёх миллиардов, — говорит Борис. —

А если свои акции потеряешь? — вдруг раздражается он.

Гебе что, обещали "Худлит" подарить, если ты его спасёшь?

Нет, — констатирую я. — Просто считаю, что потерять издательство "Художественная литература" всё равно, что потерять Большой театр или Третьяковскую галерею.

— Ты считаешь? — взревел Борис. — А государство что считает? Судя по тому, что не дают даже обещанной помощи, государству просто наплевать на ваши миражи. Опускайся на землю, парень. До Голгофы - рукой подать. И крест, похоже, тебе уже варганят умельцы, и гвоздики ржавые подлиннее подобрали.

— Мы ещё подготовили проект издания "Золотой коллекции" и ищем под неё инвестора, — не сдаюсь я.

— Ладно, — вдруг соглашается Борис. — Давай считать. Три миллиарда рублей при обороте средств за три года — девять лет. Так?

— Так, — нехотя соглашаюсь я.

— Рентабельность двадцать процентов — умножь девять еще на пять. Получается, как минимум, полстолетия, и то если ни в чём не ошибаетесь.

— Не совсем так, — упрямлюсь я против очевидных расчётов.

— Ну-ну.

— Есть ещё несколько проектов, которые привлекут к нам деньги инвесторов. Кстати, по новым проектам рентабельность свыше ста процентов и срок оборота — около года.

— Это если твои экономисты не просчитались.

— Откуда экономисты? — смеюсь я. — На пальцах всё считаем.

— Хорошо, — снова соглашается Борис. — У тебя есть замечательные проекты, в которые ты веришь, но нет денег их запустить. При этом учти: если ты начнёшь запускать проект с недостаточными финансовыми ресурсами, то из-за отсутствия средств на продвижение своего товара на рынке рискуешь потерять не только будущие прибыли, но уже потраченные на выпуск продукции финансы.

— Значит, надо добиться, чтобы выпущенные нами книги имели качественные и ценовые преимущества перед продукцией конкурентов.

— Молодец, — похвалил Боря. — Сразу видно, что у человека высшее образование. Только за деньгами ты пойдешь не к профессору, который тебя учил, а в банк. Там сидит вежливый, но строгий дядя, который, конечно, готов тебе дать деньги под сумасшедший процент, но и в этом случае дядя спросит: "Чем гарантируете кредит?"

— Спросит.

— А что у тебя есть? Здание?

— Оно государственное.

— Акции, ценные бумаги?

— Есть вэбовки, но государство их отказывается оплачивать. Отложило расчёты на следующее тысячелетие.

— Вот видишь, — почему-то снова повеселел Борис. — Ситуация проясняется. Тебе предлагают участие в гонках па выживание. Трасса — чудовищно трудная, участники гонок — звери ещё те. А родное государство собственному государственному автомобилю забыло в бак бензина плеснуть. Толкайте, ребята, до финиша руками за сто долларов заработной платы в месяц. Так?

— Так, — нехотя соглашаюсь я. — Государственных инвестиционных фондов, где можно взять в долг деньги под издательские проекты, не существует. И, похоже, никто не (обирается их создавать. Я поднимал этот вопрос в Комитете. Мне говорят — Федеральная программа книгоиздания Как раз и должна выполнять эти функции. Но и по этой программе денег не дают.

— А какова доля издательских издержек у тебя в себестоимости? — снова приступает к допросу Борис.

— Пятьдесят — шестьдесят процентов.

— Это чудовищно много. Ни одно коммерческое предприятие не позволит себе выйти за пределы десяти процентов. При этом необходимо учесть, что каждые десять процентов себестоимости лишают вас не менее пятнадцати процентов рентабельности. Произведи несложные арифметические подсчёты, и ты увидишь, что, не решив этой проблемы — а она как раз связана с необходимостью кардинально, раз в десять, сократить штат, — вы обречены на мучительное, болезненное умирание.

Борис выжидательно смотрит на меня, оценивает, как дошло сказанное.

— При тех исходных данных, что ты мне назвал, каждый рубль, вложенный тобой в книгоиздание, даёт пятьдесят копеек убытка. Понимаешь, — усиливает он давление, — все ваши усилия приносят убытки, а не прибыль.

Я молчу. Он действительно зрит в корень. Наша самая большая проблема сегодня — высокая себестоимость. Вернее сказать — скрытая себестоимость, связанная с нашим зданием. В "Худлите" давно упустили момент, когда огромное здание из преимущества превратилось в осложнение. Потому что никто не задумывался и никогда не считал, чего оно нам стоит. А оно давало каждым своим нерационально используемым метром двадцать две тысячи рублей прямых убытков в месяц. Это, прежде всего коммунальные платежи, обслуживание. У нас огромные залы для собраний. Весь первый этаж — библиотека и фонды. Многие комнаты превращены в хозяйственные склады, где со спокойной совестью на драгоценных метрах в центре столицы хранят старые стулья, шкафы, какую-то неимоверную рухлядь.

У меня уже есть план, как освободить комнаты и помещения, сократить фонды, втиснуть библиотеку в прежние её пределы. На освободившихся площадях развернуть фирменный магазин "Пегас". Это оборотные средства, возможность регулярно платить людям заработную плату. Самое главное — непрерывный путь к позитиву. Самое опасное — стагнация.

Я говорю о своих планах Борису, но он не понимает меня.

— Легче начать всё заново, чем исправлять то, что здесь наворочено, — выносит он окончательный приговор. — Путь к успеху — это энергичная адаптация к постоянно меняющимся внешним и внутренним условиям. К чему ты можешь адаптироваться, если тебя приковали железной цепью к прошлому? Как ты можешь её разорвать? Кто тебе в этом поможет? Лучше бы потратил эти деньги и свой энтузиазм на родное тебе издательство "Культура".

Есть незыблемый закон рынка: никогда не следует производить то, что приносит убытки. Это формула успеха. Если тебе знакома какая-нибудь другая — что ж, флаг тебе в руки. Но ты должен отдавать себе отчёт в том, что жизнь, на которую ты себя обрекаешь, мало, чем будет отличаться от кошмара на улице Вязов. И самое паскудное — в тот момент, когда ты каким-то чудом действительно вытянешь "Худлит" из пропасти, в этот самый момент, когда уцепишься пальцами за край удачи, обязательно появится кто-то, кто скажет: "Мы теперь сами всё закончим. Иди отдохни, дурачок. Если у нас ещё что-нибудь в пропасть провалится мы тебя обязательно позовём".

Последние слова Бориса, словно наждаком продрали мою парадную оболочку мелодраматического персонажа. Она упала к ногам моего самолюбия, как платье голого короля. Я вдруг увидел и понял: то, к чему стремился, — всего лишь фантазия безумного Дон Кихота. Нелепая хотя бы уже потому, что сам Дон Кихот никогда не мечтал о какой-либо торжественной позе на пьедестале истории. Ведь что греха таить — я надеялся: когда издательство будет спасено, раздадутся аплодисменты. Я не ожидал наград — денег, постов. Только цветы и аплодисменты. Но Борис точно и безжалостно показал, что меня ожидает, если будет совершено чудо спасения. Хорошо, если ногой на пальцы не наступят. Ведь "Худлит" - действительно лакомый кусок, за который в любой момент могут сойтись в схватке новые издательские гиганты. Сейчас он их не интересует, поскольку пребывает в состоянии полуразложившегося трупа. Но если его реанимировать, издательство начнут воспринимать как реального конкурента — ситуация изменится. И уничтожать соперника, скорее всего, станут именно в тот момент, когда проявится его перспектива, когда он станет потенциально опасен. А как уничтожать — технология известная. И бандитов позовут, и "органы" помогут.

Борис, внимательно наблюдавший по неуловимым знакам на лице проходивший во мне процесс саморазоблачения, многозначительно заметил:

— Мне кажется, ты понял, какую дуру свалял, согласившись на эту должность, на эту роль коммерсанта-спасителя. Нет такой роли в мире, который вокруг нас. Коммерсанты ищут, где заработать. Ты же нашёл, где потратить. Придёт день, и те, во имя кого ты рискуешь всем, посмеются над тобой. Дошло хотя бы теперь?..

Дошло... Он прав, дошло... Что осталось, на что опереться? Только обещание у гроба друга спасти "Худлит". Какой ценой? О цене речь не шла. Было просто обещание — спасти.

И снова, параллельно дневным событиям, в моих снах разворачивались видения двухтысячелетней давности — я снова видел дорогу, дорогу Христа.

...Выйдя из виноградников, Иешуа уверенно зашагал на запад, к Кармельским горам. За спиной, в ущелье меж Сулемом и Фавором, уже пробились первые лучи восходящего солнца, и ночь, ступая неслышными шагами, понемногу терялась вдали. Пространство перед ним постепенно озарилось серым рассветом, вокруг отчётливо проступали стволы фиговых деревьев и пышные кроны окруживших Назарет садов.

Дорога стала подниматься вверх, и горизонт долины, до этого очень тесный, начал расширяться. Открылись вершины Сихемских гор, святыни которых хранили память о деятельности первых патриархов Израиля. Иешуа пошёл быстрее, будто околдованный призывом веков, который источали в его сердце эти окаменевшие свидетели событий, поглощённых неумолимыми волнами забвения.

Но мир ничего не желал знать об ушедшем, и вокруг, вместе с солнцем, просыпалась жизнь — весёлая и беззаботная. Сады сменились лесами. Высокие и мощные стволы деревьев обвивались лианами. Сизые дрозды копошились в траве. Хохлатые жаворонки перепархивали с ветки на ветку. На стволах старых деревьев зеленели пучки паразитирующих растений. Их нежные цветы, уловив тепло восходящего солнца, стали расправлять лепестки, издавая чуть слышный шелест в сумеречной тишине леса.

Иешуа, несмотря на усталость, ускорил шаг. Он направлялся к излучине небольшого ручья, рядом с которым высоко в небо поднималась скала. Склоны её светились белизной обнажённого известняка. Сама её белизна и обнажённость среди буйства природы была таинственной, чарующей.

В чреве скалы, в почти непроглядной тьме высеченных в ней пещер, были гробницы. Нежная, печальная аура мистицизма древней земли сочилась из горы и, как подземная вода, выдавленная тяжестью сланцев на поверхность, стекала по шероховатым камням в зелень травы, кустов, деревьев.