Петров Аркадий - Сотворение мира. Том 1. Спаси себя.

Странник сделал ещё несколько больших прыжков и увидел звавшего его. В разорванных клочьях тумана обозначилась фигура человека, похожего на призрак, со странно вывернутой, видимо, повреждённой шеей, в изодранной, испачканной кровью хламиде. Его длинные спутанные волосы и борода тряслись из-за нескончаемого тика. Но горящие ненавистью глаза неотрывно смотрели на пришельца.

— Стой, где стоишь! — всепоглощающая ненависть в голосе преградившего путь и вскинутая навстречу рука заставили повиноваться, хотя камни всё ещё вздрагивали, как живые. Внезапным конвульсивным движением полупризрак перечеркнул рукой пространство каким-то особым знаком, и всё забурлило, заклубилось вокруг. У самого лица странника раздались удары могучих крыльев.

Не размышляя, автоматически, словно знание, побудившее его действовать, было заложено в нём на уровне инстинкта, он приказал тени своего тела уйти в свет и стать прозрачной. Мгновение спустя когти чудовища пронеслись сквозь него, не причинив вреда.

— Как тебе это удалось? — с хриплым, надсадным напряжением в голосе спросил призрак. — Ты создал в Бардо идама?

— Не давайте того, что свято, собакам, чтобы они не бросили это в навоз. Не бросайте жемчуга свиньям, — уклончивым эзотерическим языком ответил странник и строго спросил: — Кто ты и почему преградил мне путь? Человек в хламиде хрипло засмеялся:

— Кто я? И это ты спрашиваешь меня об этом? Ты?! Звук его вопля разогнал туман, и стало виднее его лицо.

Оно казалось каким-то зыбким, нереальным, словно наскоро слепленным из клубящихся вокруг грязных клочьев. Но глаза были настоящие, и они горели подлинным огнём жизни.

— Что я сделал тебе? — снова спросил странник.

— Боже, всегда одно и то же! — с горьким сарказмом отозвался преградивший путь, и странная кривая шея его уродливо закачалась, а лицо свела судорога. — Ты не помнишь, ты не знаешь... Какое это счастье — всё забыть. Но мне такое счастье не даровано.

Он опять поднял руку и сделал какой-то знак. Тупая, гипнотизирующая боль возникла у странника в мозгу, и тело словно налилось свинцом. Он ощутил, что чужая воля проникла в него и пытается разъять, растащить клетки мозга. Надо было подавить гнев и найти в душе равновесие между раздражением и действием, установить непроницаемую стену спокойствия и попытаться вытеснить из себя враждебную силу, слишком опасную в этом пространстве грёз.

Но, кажется, на этот раз он опоздал. Центробежные силы ускорили своё движение и вовлекли в свой опасный водоворот голограммы жизни, нанизанные на протеиновые струны нейронов мозга. Это усилило неизменяемую неопределённость реальности и развернуло потенцию нового обстоятельства в сторону от Внутреннего Потенциала.

Уже последним, судорожным усилием он удержал в разрушаемом сознании мысль, поднявшуюся из глубины его сущности: "Надо сделать двоих одним, внутреннюю сторону как внешнюю, а внешнюю как внутреннюю, верхнюю сторону как нижнюю, мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной, сделать глаз вместо глаза, и руку вместо руки, и ногу вместо ноги, образ вместо образа, тогда свет, который внутри, покажет дорогу Идаму".

Странник успел проявить внутреннее согласие с этим неведомо откуда возникшим убеждением, и проявленная реальность распалась. Его словно вынесло мощной силой из смерти в рождение, в тот мир, где мысль ищет плоть для своего воплощения.

Его ослепили сияющие живые краски, излучавшие сочувствие и любовь. Всё вокруг было наполнено желанием помочь и защитить — все переливы света и звука, все пронизывающие пространство желания устремились навстречу его испугу и мольбе. За ничтожное мгновение он вновь восстановил центростремительные силы личного Потенциала и приступил к созиданию новой Проявленной Реальности.

Удовлетворённо наблюдавший за распадом телесных форм странника, его таинственный враг изумлённо вскинул брови, увидев, как из беспорядочного мельтешения разъятых волшебством энергий вдруг всплыли и зависли чётким геометрическим четырёхугольником странные сущности — трёхглавый дракон с коронами, усыпанными драгоценными камнями, два больших шара — красный и оранжевый, Всевидящий глаз. Дракон неодобрительно посмотрел на человека в хламиде и отвернулся. Из пасти его средней головы вырвался ровный голубой луч и упёрся в то место, где только что стоял странник. Такие же лучи испустили из себя шары и глаз. Образовалась перевёрнутая пирамида, упирающаяся концом в хаотичные всплески угасающей энергии. И вдруг в пересечении лучей возник странный силуэт двухголового человека: одна его голова была женской, другая мужской. Мощные мускулы излучали неведомую Земле силу.

Это был бог, которого называют: Первый в роду. Он потянулся, словно проверяя надёжность нового тела, и грозно посмотрел на того, кто стал причиной его неожиданных трансмутаций.

Дракон, шары и глаз уменьшились, втянулись во вновь материализовавшееся тело.

— Мне следовало это предвидеть! — с отчаянием крикнул своему ожившему противнику человек с кривой шеей. — Дракон, Солнце, Юпитер и Всевидящий глаз! С таким покровительством ты можешь позволить себе быть бесстрашным. Да, я не так могуществен, как ты, — с горечью продолжал противник. — Но у меня есть ненависть, которой нет у тебя. Иногда горечь ненависти, как сладость.

Интонация, с которой были произнесены слова, и выражение лица человека в хламиде вновь показались знакомыми страннику, который стал богом, и какое-то смутное воспоминание шевельнулось в нём.

— Ты многому научился, если сумел пройти проклятое место и остаться живым, хриплый голос выразил восхищение и горечь одновременно. До сих пор не могу поверить, что ты разрушил все мои приготовления.

Ярость и ненависть настолько исказили лицо преградившего путь, что казалось непонятным, почему он до сих пор не бросился на того, кого так определённо считал своим врагом. Но так же внезапно странный человек успокоился, и только глаза его по-прежнему горели ненавистью.

— Почему ты напал на меня?

— Я скажу, скажу тебе, раз уж ты спросил. Из-за тебя я без малого две тысячи лет блуждаю в пространстве грёз только с одной целью, только с одной мыслью — отплатить тебе за свои муки. Там, где ты стоишь, уже лилась кровь. Тут погиб не один самонадеянный чародей. Это пространство знает вкус крови и алчет её. Если б не твоё проклятое искусство, в котором ты, должен признать, достиг впечатляющих успехов, твой путь навсегда оборвался бы здесь, а я завладел бы твоим земным телом, пройдя по резонансной волне назад.

— Телами не делятся.

— Конечно, — саркастически согласился незнакомец. — Надеюсь, ты всё равно ничего не сможешь изменить там, куда идёшь. И муки твои будут напрасны. О, как тяжела ноша моей ненависти к тебе!

— Я так и не понял, за что ты ненавидишь меня, — с искренним сожалением произнёс бог. — Но теперь не мешай. Я должен найти свою дорогу.

— Иди, иди, — ухмыльнулся преградивший путь, и губы его вздёрнулись в страшном оскале. — Чего тебе задерживаться здесь!

Вдруг он сделал шаг навстречу, и его лицо, исполненное выражения свирепой силы, приблизилось к лицу бога.

— Я знаю — ты считаешь, что я тебя предал и обманул. Но разве не этого ты хотел сам? Может быть, ты хотел обмануться? Почему ты не остановил меня тогда? Мне никогда не удастся забыть вот это, — прохрипел незнакомец и ткнул пальцем в неровный уродливый шрам, обежавший вокруг шеи в том месте, где она была скособочена.

И вдруг сгинул, будто никогда и не был здесь. Человек, позвавший из тьмы, без следа растворился в её грязных клочьях.

Мгновение бог стоял в задумчивости, но, будто влекомый чьей-то посторонней волей, снова устремился вперёд. Его сознание наполнилось неясным предчувствием надвигающихся перемен.

Неожиданно туман исчез. Его не было ни спереди, ни сзади. Пропала и бесконечная, лавовая плита, усыпанная мелкими осколками камня. Светило солнце, и небо было синим. Бог стоял на вершине горы, вокруг которой во все стороны вздымались новые горы, одетые зеленью и покрытые рощами деревьев. Вдали шумело море, в которое со склонов сбегали по узкой прибрежной долине ручьи и потоки. Нигде на земле он не видел подобной красоты, но почему-то казалось, что место, где он очутился, ему знакомо, известно и что он уже когда-то бывал здесь, в этих горах. Смутное ощущение, что всё случившееся с ним сейчас происходило прежде, шевельнулось отчетливым предчувствием подступивших вплотную событий. Но снова усилием воли он заглушил неясные воспоминания, пока они не успели оформиться в какое-либо желание и не вызвали новых преображений пространства. Это угрожало опасностью, поскольку он всё ещё не овладел до конца своей памятью.

С горы змеилась тропинка. Бог уверенно ступил на неё и начал спускаться вниз. С каждым шагом он всё больше и больше убеждался в том, что пространство обрело стабильность форм. Ему показалось, что эти формы извлечены из глубин его сущности, о которых он всё ещё не помнил и не знал и которые затаились в нём смутным ощущением нераскрытой тайны. Он шёл ровным, размеренным шагом, отбросив сомнения, убеждённый в том, что обрёл свой путь, чем бы этот путь ни закончился — бессмертием или гибелью. Воодушевление было так велико, что бог не заметил произошедших с ним изменений. А они оказались весьма существенны: две головы снова слились в одну, короткие волосы удлинились настолько, что упали ниже плеч, обозначилась борода, нос выпрямился и заострился, глаза запали, как у человека, много дней страдавшего бессонницей. Да и всё его тело сжалось, иссохло и обрело неведомую лёгкость, которой никогда прежде он не мог достичь. Сменилась и одежда. Теперь на нём была длинная рубаха из грубой ткани, поверх которой через плечо переброшено тёмное, покрытое дорожной пылью покрывало, стянутое на поясе верёвкой. На ногах сандалии, прихваченные ремешками за щиколотки. Голову защищал от жаркого солнца платок из белого льна.

В своём новом обличий бог шёл сквозь рощи оливковых деревьев, сквозь голоса птиц, сквозь меркнущий солнечный свет угасающего дня. Он слышал шорохи в зарослях и слабые стоны деревьев, сливающиеся в долгий протяжный

вздох печали. Его ноги наконец-то чувствовали надёжную, верную почву под собой, а кожа тела с благодарностью отзывалась на ласкающие порывы ветерка.

Он уходил всё дальше и дальше вниз, очарованный верой, что наконец-то достиг желаемого. Окружающее было похоже на то, что он так долго искал.

Тропа неожиданно слилась с проезжей дорогой. Он проследовал мимо мары — овчарни, обнесённой живой изгородью из крушины. У входа стояли тележки, груженные корзинами с чечевицей, бобами, луком. Ослы, телята, овцы, козы теснились у тележек в окружении нескольких мужчин и женщин, но никто не обратил на него внимания. А потом, через полчаса вдали открылась панорама древнего города, защищенного могучими белоснежными стенами. Храмы и дворцы возносили ввысь своё величие, уступами квадратов поднимались на склоны холмов жилые кварталы, и он узнал вдруг это не раз прежде виденное и многократно забытое место. Вспомнил своё предназначение в открывшейся ему стране.