- Что ты здесь делаешь? - сказала она намного спокойнее. - Тебе нельзя здесь оставаться! Я замужем! У меня трое детей! И я очень счастлива в моем браке. Быстро выстреливая свои слова, как пулемет, она рассказала мне, что ее муж очень надежный, без особого воображения, но хороший человек, что он не чувственный, и ей приходилось быть очень осторожной, потому что он очень легко уставал, когда они занимались любовью, и иногда он не мог идти на работу, и легко заболевал, но она смогла родить троих прекрасных детей, и после ее третьего ребенка ее муж, которого, кажется, звали Герберт, просто перестал это делать. Он больше не мог, но для нее это было неважно. Я постарался успокоить ее, заверяя ее снова и снова, что я приехал к ней только на минутку, что не в моих намерениях менять ее жизнь или как-то ее беспокоить. Я рассказал ей, как тяжело было ее найти. - Я пришел сюда, чтобы попрощаться с тобой, - сказал я, - и сказать тебе, что ты самая большая любовь в моей жизни. Я хочу сделать тебе символический подарок в знак моей признательности и вечной любви. Она была глубоко растрогана. Она открыто улыбнулась так, как раньше. Из-за щели между зубами она была похожей на ребенка. Я сказал ей, что она прекрасна как никогда, и это было правдой для меня. Она засмеялась и сказала, что она собирается сесть на строгую диету и что, если бы она знала, что я к ней приеду, она бы уже давно начала диету. Но она начнет сейчас, и в следующий раз я увижу ее такой же худой, как всегда. Она вспомнила об ужасе нашей жизни вместе и как сильно влюблена она была. Она даже думала о самоубийстве, хотя и была набожной католичкой, но нашла в своих детях нужное ей утешение, и все, что мы сделали, было проделками молодости, которые нельзя будет стереть, и их нужно просто забыть. Когда я спросил ее, какой подарок я могу ей сделать как символ моей благодарности и любви к ней, она засмеялась и сказала точно то же, что и Патриция Тернер: что у меня нет даже ночного горшка, и не будет, потому что так я устроен. Я настоял, чтобы она что-то назвала.

- Ты можешь купить мне микроавтобус, в который поместятся все мои дети? - сказала она, смеясь. - Я хочу "Понтиак" или "Олдсмобиль", со всеми этими приспособлениями. Она сказала это, зная в глубине сердца, что я никак не могу сделать ей такой подарок. Но я сделал. На следующий день я повел машину торгового агента, следуя за ним, когда он доставил ей микроавтобус, и из припаркованной машины, где я прятался, я услышал ее удивление; но, в согласии с ее чувственной природой, ее удивление было нерадостным. Это была реакция тела, всхлипывания с болью, замешательство. Она заплакала, но я знал, что она плачет не потому, что получила подарок. Это была тоска, которая отзывалась во мне. Я обвис на сиденье машины. Когда я ехал на поезде в Нью-Йорк и летел в Лос-Анджелес, постоянно присутствовало ощущение, что моя жизнь уходит; она вытекала из меня, как песок из пригоршни. Я не чувствовал себя освобожденным или просветлённым, сказав "спасибо" и "до свидания". Совсем наоборот, я глубже, чем когда-либо, почувствовал груз этой странной любви. Мне хотелось рыдать. Снова и снова в моем уме прокручивались названия, которые мой друг Родриго Каммингс придумал для книг, которые так и не были никогда написаны.. Он специализировался на придумывании названий. Его самым любимым было "Мы все умрем в Голливуде", еще одним - "Мы никогда не изменимся", а моим любимым, которое я купил за десять долларов, было "Из жизни и грехов Родриго Каммингса". Все эти названия проигрывались в моем уме. Я был Родриго Каммингсом, я застрял во времени и пространстве, и я любил больше жизни двух женщин, и это никогда не изменится. И, как и все мои друзья, я умру в Голливуде. Я рассказал все это дону Хуану в моем отчете о том, что я считал моим ложным успехом. Он безжалостно отбросил все это. Он сказал, что мои чувства были всего лишь результатом индульгирования и жалости к себе, а чтобы сказать "до свидания" и "спасибо", действительно имея это в виду, и подтвердить это, магам нужно переделать себя.

- Сейчас же преодолей свою жалость к себе, - потребовал он. - Преодолей идею, что тебе причинили боль, - и что у тебя будет как несократимый остаток? Моим несократимым остатком было чувство, что я сделал свой окончательный подарок им обеим. Не в духе возобновления чего-то или причинения кому-то вреда, а в истинном духе того, на что дон Хуан старался мне указать, - в духе воина-путешественника, чье единственное достоинство, как он сказал, в том, чтобы поддерживать память обо всем, что на него повлияло, чей единственный способ сказать "спасибо" и "до свидания" с помощью магического действия - хранить в своем безмолвии все, что любил.

Часть третья

ЗА ПРЕДЕЛАМИ СИНТАКСИСА

10. ПРОВОДНИК

Я был в доме дона Хуана в Соноре и крепко спал на своей кровати, когда дон Хуан разбудил меня. Я практически всю ночь оставался на ногах, обдумывая концепции, которые он мне объяснил.

- Ты достаточно отдохнул, - сказал он, твердо, почти грубо встряхивая меня за плечи. - Не индульгируй в своей усталости. Твоя усталость - это больше чем усталость, это желание, чтобы тебя не беспокоили. Что-то в тебе возмущается тем, что тебя беспокоят. Но тебе крайне важно раздражать эту твою часть, пока она не сломается. Давай пойдем прогуляемся. Дон Хуан был прав. Какая-то моя часть чрезвычайно возмущалась, когда ее беспокоили. Я несколько дней хотел спать и не думать больше о магических концепциях дона Хуана. Совершенно против своей воли я поднялся и пошел за ним. Дон Хуан приготовил еду, которую я жадно съел, как будто несколько дней не ел, а потом мы вышли из дома и направились на восток, к горам. Я был настолько сонным, что не замечал, что сейчас раннее утро, пока не увидел солнца, которое взошло как раз над восточной горной цепью. Я хотел сказать дону Хуану, что я проспал всю ночь без движения, но он заставил меня замолчать. Он сказал, что мы идем в экспедицию в горы на поиски каких-то растений.

- Дон Хуан, что ты собираешься делать с растениями, которые соберешь? - спросил я его, как только мы отправились в путь.

- Они не для меня, - сказал он с улыбкой. - Они для моего друга, ботаника и аптекаря. Он делает из них настойки.

- Он что, яки, дон Хуан? Он живет здесь в Соноре? - спросил я.

- Нет, он не яки, и не живет здесь, в Соноре. Ты когда-нибудь с ним встретишься.

- Дон Хуан, он что, маг?

- Да, он маг, - сухо ответил он. Я спросил его, можно ли взять несколько растений, чтобы определить их в Ботаническом саду Калифорнийского университета.

- Конечно, конечно! - сказал он. В прошлом я обнаружил, что каждый раз, когда он говорит "конечно", он не собирается этого делать. Очевидно, они не собирался давать мне образцы для определения. Мне стал очень любопытен его друг-маг, и я попросил больше рассказать о нем; может быть, описать его, сказать, где он живет и как дон Хуан с ним познакомился.

- Тпру, тпру, тпру! - сказал дон Хуан, как будто я был лошадью. - Хватит, хватит! Ты кто? Профессор Лорка? Ты хочешь изучить его когнитивную систему? Мы углубились в бесплодные предгорья. Дон Хуан шел без остановок несколько часов. Я подумал, что заданием этого дня будет просто ходить. В конце концов он остановился и сел на затененной стороне предгорий.

- Тебе пора начать один из самых больших магических проектов, - сказал дон Хуан.

- О каком магическом проекте ты говоришь, дон Хуан? - спросил я.

- Он называется перепросмотром, - древние маги называли его пересказыванием событий своей жизни, и для них это началось как простая техника, вспомогательное средство для вспоминания того, что они делали и говорили своим ученикам. Для их учеников эта техника имела ту же ценность: она позволяла им вспоминать, что их учителя сказали и сделали. Потребовались ужасные социальные потрясения, например несколько раз быть завоеванными и побежденными, прежде чем маги древности поняли, что их техника имеет куда более далеко идущие последствия.

- Дон Хуан, ты говоришь о завоевании испанцами? - спросил я.

- Нет, - сказал он. - Это было только завершающей нотой. Были и другие потрясения до этого, более разрушительные. Когда испанцы сюда добрались, магов древности уже не было. Их ученики, пережившие другие потрясения, были к тому времени очень осмотрительными. Они знали, как о себе позаботиться. Именно это новое поколение магов переименовало технику магов древности и назвало ее перепросмотром.

- Время необыкновенно дорого стоит, - продолжал он. - Вообще для магов время материально. Для меня вызов в том, что за очень сжатое время я должен впихнуть в тебя все, что известно о магии как абстрактном занятии, но, чтобы это сделать, мне нужно построить в тебе необходимое для этого пространство.

- Какое пространство? О чем ты говоришь, дон Хуан?

- Маги исходят из того, что, для того чтобы внести что-то, должно быть пространство, куда это вносить, - сказал он. - Если ты наполнен до краев предметами повседневной жизни, то нет места ни для чего нового. Это пространство нужно построить. Ты понимаешь, что я имею в виду? Маги древности считали, что перепросмотр своей жизни создает это пространство. Он действительно делает это и, конечно, еще очень многое.

- Маги выполняют перепросмотр очень формальным способом, - продолжал он. - Он состоит в составлении списка всех людей, которых они встречали, от настоящего времени до самого начала их жизни. Когда у них есть этот список, они берут первого человека в нем и вспоминают все, что могут, об этом человеке. И я имею в виду все, каждую деталь. Лучше перепросматривать от настоящего к прошлому, потому что воспоминания настоящего свежи, и таким образом заостряется способность вспоминать. Практикующие занимаются тем, что вспоминают и дышат. Они медленно и осознанно вдыхают, помахивая головой как веером справа налево, едва заметным поворотом, и аналогично выдыхают. Он сказал, что вдохи и выдохи должны быть естественными; если они слишком быстрые, можно войти в режим того, что он назвал утомляющим дыханием: дыханием, после которого нужно нормально дышать, чтобы успокоить мускулы.

- И что ты предлагаешь мне делать со всем этим, дон Хуан? - спросил я. - Начни сегодня составлять свой список, - сказал он.

- Раздели его по годам, по профессиям, составь его в любом порядке, но сделай его последовательным, начиная с самого недавнего человека, и закончи мамой и папой. А затем вспомни все о них. Хватит разговоров. По мере практики ты поймешь, что ты делаешь. В мой следующий визит в дом дона Хуана я сказал ему, что я добросовестно занимался прохождением через события моей жизни и что мне очень трудно придерживаться такой жесткой формы и идти по списку людей по очереди. Как правило, мой перепросмотр швырял меня во все стороны. Я позволял событиям определять направление моего вспоминания. Я по своей воле стал придерживаться широких отрезков времени. Например, я начал с людей с факультета антропологии, но позволил своим воспоминаниям перенести меня куда угодно во времени, из настоящего до того дня, когда я начал учиться в Калифорнийском университете. Я рассказал дону Хуану, что обнаружил странную вещь, которую совершенно забыл, - что мне и в голову не приходило подумать об УКЛА, пока однажды соседка моей подружки по колледжу не приехала в ЛосАнджелес и мы не встретили ее в аэропорту. Она собиралась изучать музыковедение в УКЛА. Ее самолет прибыл после обеда, и она попросила меня, чтобы я отвез ее в университет, чтобы взглянуть на то место, где она собирается провести следующие четыре года своей жизни. Я знал, где университет, потому что я столько раз проезжал мимо его ворот на бульваре Сансет по дороге на пляж. Но я никогда не был в университетском городке. Это было во время каникул между семестрами. Несколько человек, которых мы расспрашивали, направили нас на музыкальный факультет. Университет был безлюден, но я субъективно наблюдал настолько необыкновенные вещи, которых никогда прежде не видел. Это был праздник для моих глаз. Казалось, что здания живут какой-то собственной энергией. Предполагаемое беглое знакомство с музыкальным факультетом превратилось в огромное турне по всей территории университета. Я влюбился в Калифорнийский университет. Я сказал дону Хуану, что единственной вещью, омрачавшей мой восторг, было раздражение моей подруги из-за того, что я настоял на том, чтобы обойти всю огромную территорию университета.