Кастанеда - Книга 2. Отделенная реальность

Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б действительно хотел, чтоб видение исчезло, но вместо этого я стал его детально рассматривать. Мое рассматривание было больше, чем простое смотрение на нее; это была подсознательная скурпулезность и тщательность. Очень любопытное чувство охватило меня, как если б это было внешней силой, и я внезапно почувствовал ужасающую тяжесть любви моей матери. Когда я услышал свое имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила меня нервозностью и меланхолией, но когда я рассмотрел ее, то я понял, что никогда не любил ее. Это было шокирующее открытие. Мысли и видения хлынули на меня, как обвал. Видение моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более не было важным. Я не был более заинтересован в том, что там делали индейцы. Фактически, я забыл о митоте. Я был погружен в серию необычных мыслей; необычных, потому что это было больше, чем просто мысли; это были законченные единицы ощущений, являвшихся эмоциональными определенными и бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений с моей матерью.

В определенный момент приток этих необычных мыслей прекратился. Я заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество целостных единиц ощущения. Я начал думать о других вещах. Мой мозг запинался. Я подумал о других членах моей семьи, но эти мысли не сопровождались уже видениями. Тогда я взглянул на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли, и затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька, который все еще спал.

Я рассказал дону Хуану всю последовательность моих поразительных видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину. Он засмеялся с большим удовольствием и сказал, что мое видение было знаком, указанием таким же важным, как и мой первый опыт с мескалито. Я вспомнил, что дон Хуан истолковал те реакции, которые я имел, когда впервые попробал пейот, как первостепенной важности указания; фактически, благодаря этому он и решил учить меня.

Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота, мескалито так явно указал на меня, что все были вынуждены повернуться ко мне и поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул в его сторону.

Я захотел узнать его истолкование моих видений, но он об этом не хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни увидел - это чепуха по сравнению с указанием.

Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл меня и как все это увидели.

- Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй, не мог бы потребовать лучшего знака.

Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам мысли. Он был занят важностью тех событий, которые он истолковывал, как указание, а меня занимали детали того, что я увидел.

- Мне нет дела до указаний, - сказал я, - я хочу знать, что такое случилось со мной.

Он сделал гримасу, как если бы был огорчен, и оставался минуту очень неподвижным и окаменевшим. Затем он взглянул на меня. Его тон был очень полон силы. Он сказал, что единственно важным моментом было то, что мескалито был так благосклонен ко мне и покрыл меня своим светом, и дал мне урок, хотя я не сделал со своей стороны для этого никаких усилий, а просто находился поблизости.

4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя его просьбу, которую он сделал в мой предыдущий визит к нему, я по пути остановился в Ермосильо, чтобы купить ему самогонку из листьев агавы под названием баканора. В этот раз его просьба показалась мне очень странной, поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.

- Зачем ты купил четыре бутылки? - сказал он, смеясь, когда я открыл ящик. - я просил тебя купить мне одну. Наверно, ты подумал, что баканора для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет дать это ему, как если б это был твой собственный подарок.

Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было тогда 28 лет. Он был очень высокий - выше 180 см, и всегда был экстравагантно хорошо одет для своих средств и по сравнению с окружающими его. В то время, как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и домашнего изготовления сандалии - гарачес, - одежду Люсио составляли дорогой черной кожи жилет со множеством черепаховых пуговиц, техасская ковбойская шляпа и пара сапог с монограммами и ручной отделкой.

Люсио был обрадован получением самогонки и немедленно утащил бутылки в дом, очевидно, чтобы их убрать. Дон Хуан значительно заметил, что никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не прячет их, а убирает до того вечера, когда он пригласит своих друзей и выпьет с ними.

Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете карманного фонарика.

Дом Люсио представлял собой саманное неуклюжее сооружение с земляным полом и двумя комнатами. Длиной он был около 12 метров и поддерживался довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как и дома всех индейцев яки, плоскую покатую крышу и рамаду, которая представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части дома. Крыша рамады никогда не бывает покатой; она делается из прутьев, уложенных с промежутками так, что крыша дает достаточно тени и в то же время позволяет воздуху свободно циркулировать.

Когда я вошел в дом, то я включил свой магнитофон, который был у меня в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Включая дона Хуана, в доме было восемь мужчин. Они сидели кто где в центре комнаты под ярким светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон Хуан сидел на ящике. Я сел лицом к нему на краю трехметровой скамьи, сделанной из толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.

Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в лицо. Свет также подчеркнул глубокие морщины на его шее и лбу и заставил его выглядеть темнее и старше.

Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой лампы все они выглядели усталыми и старыми.

Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что мы сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосильо. Он пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал ее мне вместе с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил. Баканора оказалась много более густой, чем обычный самогон, да и крепче тоже. Я закашлялся. Я передал бутылку и каждый налил себе небольшую дозу, каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее перед Люсио, который был последним по кругу.

Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого этой бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко в горах Чихуахуа.

Бутылка прошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили свои похвалы и начали живой разговор о заметной разнице между самогоном, изготовляемым около Гуадалахара и тем, что приходит с высот Чихуахуа.

Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь на глоток, но все остальные наполнили чашку до краев. Бутылка прошла третий круг и опустела.

- Принеси остальные бутылки, Люсио, - сказал дон Хуан.

Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил остальным, что я привез четыре бутылки для Люсио.

Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель, который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал навестить его.

- Карлос изучает мескалито, и я его учу, - сказал дон Хуан. Все взглянули на меня и вежливо улыбнулись.

Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто не причастны к подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который был мексиканцем или, как говорят яки, йори.

Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой баканоры. Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал ее по кругу. Разговор перешел на вероятность того, что американская компания обоснуется в Соноре, и о возможных последствиях этого для яки.

Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и посмотрел на содержимое: сколько там еще осталось.

- Скажи ему, пусть не горюет, - прошептал мне дон Хуан. - скажи ему, что ты привезешь в следующий раз еще.

Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз я собираюсь привезти ему не менее полудюжины бутылок.

Наконец, разговор, казалось бы, выдохся.

- Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с мескалито? Я думаю, что это будет намного интересней, чем этот никчемный разговор о том, что случится, если американцы придут в Сонору.

- Мескалито - это пейот, дед? - спросил Люсио с любопытством.

- Некоторые зовут его так, - сухо сказал дон Хуан. - я предпочитаю называть его мескалито.

- Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, - сказал Хенаро, высокий угловатый мужчина среднего возраста.

- Я полагаю, глупо говорить, что мескалито вызывает сумасшествие, - мягко сказал дон Хуан. - потому что, если бы это было так, то Карлос не говорил бы сейчас с вами тут, а был бы уже в смирительной рубашке. Он принимал его, и взгляните-ка - он здоров. - бахеа улыбнулся и смущенно сказал: "кто может знать?" - и все рассмеялись.

- Тогда взгляните на меня, - сказал дон Хуан. - я знал мескалито почти всю жизнь, и он никогда не повредил мне ни в чем. - Мужчины не смеялись, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.

- С другой стороны, - продолжал дон Хуан, - справедливо то, что мескалито сводит людей с ума, как ты сказал, но лишь тогда, когда они приходят к нему, не зная, что они делают.

Эскуере, старик, приблизительно в возрасте дона Хуана, слегка хмыкнул, покачав головой.

- Что ты хочешь, Хуан, сказать этим "зная"? - спросил он. - Прошлый раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.

- Люди сходят с ума, когда наглотаются этого пейотного снадобья, - продолжал Хенаро. - Я видел, как индейцы Уичол ели его. Они действовали так, как будто бы у них была горячка. Они дергались, и пердели, и ссали повсюду. Употребляя это проклятое снадобье, можно получить эпилепсию. Именно так сказал мне однажды мистер салас, правительственный инженер. А ведь эпилепсия - это на всю жизнь, заметьте.

- Это значит быть хуже животных, - мрачно добавил Бахеа.

- Ты видел только то у индейцев Уичол, что хотел видеть, Хенаро, - сказал дон Хуан. - например, ты совсем не дал себе труда выяснить у них, что это значит быть знакомым с мескалито. Насколько я знаю, мескалито никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер - йори, и я сомневаюсь, чтобы йори знал что-либо об этом. Ты, верно, не думаешь, что все те тысячи людей, которые знают мескалито, - сумасшедшие, или не так?